Тропинка в зимнем городе - Иван Григорьевич Торопов

— Во как! А может, вам сперва в отдел кадров заглянуть? По коридору направо…

— Я уж в десяти отделах побывал, — ответил Ким. — И везде один ответ: «Не требуется. Штат укомплектован».

— А что это у тебя за синяк под глазом? — спросил вдруг парторг с хитрецой.

— Сказать, что упал — не поверите… На свадьбе врезали, когда пытался драку разнять…

— Разнимал ли?

— Правду говорю… После больницы силенок было еще маловато, вот и нарвался.

— А кем ты служил в танковых войсках? — спросил молчавший до сей поры худощавый паренек.

— Дизелистом на «пятьдесятчетверке».

— Ну?! — обрадовался тот. И обратился к парторгу: — Виль Николаевич, разрешите, мы подробнее побеседуем…

Так он познакомился с бригадиром Геннадием Игнатовым.

Теперь Ким никак не мог пожаловаться на одиночество.

Вот только голова болит… ну и пускай болит! Анальгина-то вон еще целая пачка… Конечно, если бы не кинулся на этот девичий крик, все было бы в порядке с его головой… Только было бы?.. С головой — может… А с совестью?..

Когда Света вернулась домой, отец еще не спал.

— А парень-то вроде надежный, — сказал Николай Васильевич. — С таким можно идти к медвежьей яме… На заводе, говоришь, работает?

— Так представился.

— Честно говоря, я и сам так сразу подумал. Заводской люд всегда смелее и крепче, чем мы, дряблая канцелярия…

— Отчего же?

Николай Васильевич задумался на миг, пригладил седину на затылке:

— Как бы тебе сказать?.. Я думаю, что заводской рабочий уверенней всех стоит на ногах. И всегда чувствует локоть друга — сколько их рядом. Что ни случись, придут на помощь — у них добрая спайка. А когда человек уверен в поддержке товарищей, он и сам смелее становится, даже в тот момент, когда остается один — как сегодня…

— Но ведь у нас всюду работают сообща, в коллективах.

— Так бы оно так… Только не у всех результат этой работы можно рукой пощупать. Иной за целый день нацарапает бумажонку, а к вечеру, уходя домой, выбросит ее в мусорную корзинку — завтра другую, мол, напишу… Такой работой душа не утешится. Такая работа только гноит сердце. Но зарплата идет…

— Папа, знаешь, я тоже бумажки на работе пишу, и бывает, что тоже приходится бросать в корзину, а завтра начинать все сначала… И зарплата мне тоже идет. Может быть, по твоим раскладкам, и мне нужно оставить свою профессию — журналиста, — идти на завод, тракторы делать? Впрочем, для этого надо еще переучиваться…

— Нет, я не о том… при чем здесь газета? — поспешил сгладить остроту разговора отец. — Газета — дело настоящее, полезное!

Здесь был один секрет. Николай Васильевич работал в народном контроле и, случалось, сам пописывал в газеты: его заметки отличались дотошностью и едкостью, но страдали иногда несовершенством стиля — и тогда дочери приходилось править странички отца, но совсем чуть-чуть: там запятая, а там двоеточие, а там лишь фразу переписать, повернуть ее другим концом… смысл же оставался прежним, а факты неопровержимыми.

Уже в постели Светлана долго думала о происшедшем, о словах отца. Поймала себя на досадливой мысли о том, что она, хотя и считается заправским журналистом, совсем не знает жизни рабочих. Ее всегда тянуло к художникам, писателям, артистам. И, уже работая в газете, она стремилась писать о них — тем более что была сотрудницей отдела культуры. Идти к рабочим побаивалась: они казались ей грубоватыми, да и, если сказать по правде, она не надеялась обнаружить там что-либо интересное. Станки, детали, нормы… все это, разумеется, нужно, очень нужно, однако ни у пишущего, ни у читающего, по ее мнению, не могло затронуть сердце.

А теперь вот, при обстоятельствах столь необычных, ей довелось познакомиться с заводским парнем. Ну, и что же?.. Разве это имеет какую-нибудь связь с ее журналистской работой? Вовсе нет. Тут случай, увы, вполне житейский…

Но Светлана чувствовала, что этот житейский случай, даже теперь, когда миновал испуг, надолго растревожил ее, и едва ли она сумеет все позабыть и успокоиться.

«Кто? Что? Почему? Зачем?» — от этих вопросов ей уже не уйти, как не уйти вообще от любой попытки понять и осмыслить жизнь.

3

«Попался… Что же теперь будет? Вчетвером одного фраера не сумели прижать! — Валера заскрежетал зубами от обиды и злости. Он шагал к своему дому через весь город, к противоположной окраине. — А Габэ — подонок, сразу слинял… Что бы ему, когда этот заводской на меня навалился, не вломить ему сзади, сверху? Все было бы шито-крыто. А теперь?..»

Валера поперхнулся кашлем, но даже кашлять ему было трудно, так саднило грудь. Привалился к забору, чтоб отдышаться.

«Кажется, гад, отшиб что-то… может, сердце сдвинулось с места, левый бок как раз и болит».

Валерий подумал об отце и весь сжался, по телу пошла холодная дрожь. Если узнает отец…

«А если в тюрьму упекут? В колонию, вроде той, где служил отец: бараки за двойной оградой, тын из длинных бревен, а сверху колючая проволока. Он помнил, как люди выглядывают из-за такой ограды — глаза у них тоскливые, жалкие, человек на волю рвется, но до воли далеко…»

Нет, он не хочет туда!

«Может быть, лучше сейчас спуститься к реке да нырнуть головою в прорубь? А что, долго ли? Плюх и — готово, как говорится, концы в воду. Но тогда эти трусы, дружки, все на него свалят: вот, дескать, кто виноват, раз сам в прорубь полез… Но, может, я исчезну бесследно, а они смолчат? Будто ничего и не было? Кто на них покажет?»

Теперь, когда его уже не держала за ворот железная рука заводского парня, он клял себя за то, что отдал ему паспорт. Ведь можно было разорвать, или выманить на миг, или вырвать из рук и удрать!

«А если я утоплюсь, пожалеет ли обо мне хоть одна девчонка? Та же Маро… Как же, пожалеют они, эти стервы! Кто-то другой протянет рюмку, погладит по коленке — и готова. Еще меня же обматерят, мол, бестолочь, лопух — сам влип и других чуть не подвел… Нет. От них ни жалости, ни помощи… Отец, только отец может помочь. Пускай сходит, замолвит словцо, поднажмет, где надо».

Перед глазами Валеры замаячил крупный отцовский кулак.

«Пахан, конечно, изобьет страшно… но ничего… лишь бы от тюрьмы спас».

Во дворе, злобно лая и звякая цепью, рванулся к калитке Портос. Но, узнав хозяина, тотчас умолк. Валерий своим ключом открыл дверь, мягко ступая, прошел к себе. Нажал кнопку настольной