Спецзона для бывших - Александр Наумов

– Вы упомянули еще про одну категорию осужденных – бывших военнослужащих. Приходилось с ними общаться?

– Да, здесь их достаточно много. У всех у них одна проблема, они рассуждают примерно так: «Да, я признаю, что совершил это преступление. Но я уже здесь шесть-восемь-десять лет, у меня есть за боевые действия орден Мужества, и почему бы меня не амнистировать на основании моих прошлых заслуг. Ведь лучше я уже не стану, я все понял». Вот это их очень сильно задевает – отрицание государством их прежних заслуг. Они же действительно защищали народ, государство. И я считаю, что в этом отношении политика государства абсолютно неправильная. Это люди, которые уже доказали, что они способны защищать государство. Их наказали, но… это уже иное, это другая тема разговора. На сегодняшний день перепутаны два понятия: лишение свободы как изоляция от общества человека социально опасного и как наказание за преступление. Каждого подсудимого изучает следствие, изучает суд, и можно разобраться, насколько человек социально опасен. Если опасен, ему дают пятнадцать лет. Но судья дает пятнадцать лет и тому, кто не опасен. Например, человек в возрасте, у него семья, внуки. У него большой положительный жизненный опыт, но… он совершил преступление. И ему дают большой срок, заведомо обрекая его на смерть. В прошлом году у нас отсюда уехал бывший начальник следственного отдела из Ессентуков. Ему семьдесят два года было. Его осудили на три с половиной года. Он застрелил своего зятя. Там у них была такая драма: зять пытался его прикончить, чтобы квартиру получить, отравил его жену, в итоге он застрелил зятя. Причем он подпадал под амнистию. Амнистию не стали применять.

Его прогнали по всем этапам. С достоинством вел себя. И что же, его в семьдесят два года перевоспитывать собирались? Или он был социально опасен? Произошла семейная драма! За что человека лишать свободы? Он уже понял все, он дышит, может быть, в последний раз. Ну ладно, человек с достоинством, он сохранял себя здесь, не побирался. Хотя даже дети от него отвернулись, потому что работают в прокуратуре, честь мундира решили сохранить, оказались такими подонками. Мы его как могли поддерживали. Но наконец после того, как он третью жалобу написал, амнистию ему применили. Снизошли. Он отбыл в колонии около двух лет. Для чего надо было лишать человека свободы? Ради чего? Если наказать, так его наказали – он уже осужден, он уже с клеймом. И таких людей в колонии достаточно: их лишили свободы не потому, что они социально опасны, а потому, что вот так положено. Вот инструкция – Уголовный кодекс. Написано: до восьми лет. Вот столько и дадим ему. Я почему и говорю, что судьи – это люди с крайне деформированной психикой. Для судьи нет людей, для него есть стопка бумаг. Если она красиво и хорошо подшита, значит, все нормально. Да еще просят наказать побольше. Ну как не сделать… Это конвейер. И поэтому дают лишение свободы всем подряд. У нас в колонии есть пацаненок, ему двадцать лет, солдат… У него грабеж, в результате которого он причинил ущерб потерпевшему на шестьдесят рублей. За шестьдесят рублей его осудили на четыре года лишения свободы. Причем все это подтверждается документально. Я ведь на слова никому здесь не верю. Я уже наслушался столько историй… Не нами придумано: «Не верь, не бойся, не проси». Это заповеди тюрьмы. На слово верить нельзя.

– Однако бытует мнение, что человек в тюрьме раскрывается.

– В большинстве случаев. Мало ведь кто контролирует себя на сто процентов. И потом, ведь лишения начинаются здесь не оттого, что ты лишен свободы. Когда приезжаешь, ты никому не нужен, никого не знаешь. Приходишь в столовую, тебе наливают в чашку… один капустный лист там плавает. И кусочек хлеба. Наесться невозможно. И голод толкает людей на самые разные поступки. Один пытается подработать как-то. Другой выпрашивает. Третий побирается. Четвертый заискивает где-то. Это уже повод человека увидеть. В чем он проявляется. Потом, конечно, человек обживается. Потому что не все же ходят в столовую, делят уже его пайку на несколько человек. Происходит своеобразная адаптация к жизни в неволе. Но есть и такие, кто, попав в колонию, ничего не потерял. Ему предлагают идти на условно-досрочное освобождение, а он говорит: «Меня там никто не ждет. Мне и тут хорошо: здесь кормят, поят». Не хочет уходить. И не потому, что его там ждет пистолет – пуля чья-то. Нет. А потому, что он пойдет в никуда. И многих, у кого подходит срок выходить, страшит, что же будет там, на свободе. Потому что в зоне какая-то стабильность есть. А на свободе? Кем он будет, когда выйдет? Всего лишь свободным человеком… Но это будет его субъективным ощущением, а не социальной категорией. Сама по себе свобода еще не дает стабильности социального положения.

Миллион в чемодане

– Меня просто угнетает, что я оказался в колонии, – говорит осужденный Ж. – Куда бы я ни шел – в столовую, в отряд, на промку – и я все время думаю, что я – зэк! Понимаете? Я ведь взрослый человек, моя голова на месте, мозги при мне, и вдруг – колония… Это какой-то абсурд.

Осужденный Ж.

– У меня большой срок. Вы хотите знать предысторию? Окончил Харьковский юрфак, работал в прокуратуре. Перешел в КГБ, был оперативником в Черновцах. Потом – следователем в следственном управлении, там же, в Черновцах. Вернулся в 1992 году в Харьков, стал членом коллегии адвокатов. Переехал в 1994 году в Москву, принял российское гражданство. Стал членом Санкт-Петербургской коллегии адвокатов. Моими клиентами, кстати, были банкиры.

– То есть вы не бедствовали?

– Нет, конечно. В 1995 году я стал соучредителем межрегиональной коллегии адвокатов, в 1996 году возглавил одну из московских юридических консультаций, а в 1997 году меня задержал РУОП.

– В чем вас обвинили?

– В незаконном приобретении и перевозке наркотиков. Я могу рассказать во всех подробностях. Остановили на дороге мою машину, открыли багажник, достали из него чемодан. Открыли при понятых – там кокаин на миллион долларов. Потом в газетах писали, что я – кокаиновый барон.

– Чемодан ваш был?

– Нет. Мне его подложили. Потом был суд, и первый приговор, который затем отменили. Потом был второй суд и второй приговор, его тоже отменили. И еще трижды меня судили. Думаете, для чего все это было затеяно? Мне предлагали: давай информацию на своих клиентов-банкиров – и мы тебя освободим.

– В каком году вас отправили в колонию?

– В 1998-м.

– Помните свой первый день в колонии?

– В первый день я не вышел на просчет.

– Почему?

– В знак протеста против решения суда по моему делу.

– Что было дальше?

– За нарушение режима содержания меня отправили в штрафной изолятор, где я сразу же объявил голодовку.

– Опять в знак протеста против судебного приговора?

– Да, из ШИЗО я отправил несколько жалоб на решение суда, но бесполезно… В колонии я написал книгу «Гарантия адвокатской деятельности», так ее Академия наук посчитала как диссертацию. Остается поехать на предзащиту…

– Вы это серьезно?

– Ну, хотелось бы… Хотя, конечно, смешно: кто же меня, зэка, выпустит из зоны на защиту диссертации…

– О чем еще, кроме защиты диссертации, вы мечтаете?

– Да ни о чем я теперь не мечтаю… Меня угнетает, что я здесь оказался. Куда бы я ни шел – в столовую, в отряд, на промку – и я все время думаю, что я – зэк! Понимаете? Я ведь взрослый человек, моя голова на месте, мозги при мне, и вдруг – колония… Это какой-то абсурд. А моей дочери исполнилось шестнадцать лет, и ей надо в жизни помогать вставать на ноги. Вот об этом я сейчас и думаю. И еще думаю о том, что мой отец – пенсионер, ему я тоже должен помогать. Но происходит наоборот: это он мне сейчас помогает, а не я – ему… И что еще… нет справедливости! Вот о чем постоянно думаю. Все перевернулось в этом мире. Ну как такое могло произойти? Судью настроили против меня, организовали статьи в газетах, сюжет на НТВ. Есть дела, за которыми стоят РУОП, ФСБ, и судья вынужден называть черное белым. Первый судья по моему делу уже на пенсии. Я на него не в обиде. Ведь судебный процесс – это машина, механизм, где судья лишь выполняет чью-то волю. Второй судья – ничего хорошего о нем не скажу, он вообще имел неформальные отношения с РУОПом, мой адвокат их застукала… Вы знаете, в суде я требовал, а не просил. Чтобы мне показали постановление, на основе которого меня задержали. Самое интересное – не было такого постановления! А судья сказал мне: «Я буду лично рассматривать твои жалобы». То есть дальше его кабинета они не уйдут. Как вам это нравится? В тридцать седьмом были «тройки» – втроем решали, а здесь уже единолично…

Меня держали два месяца в СИЗО, когда я знал, что Верховный суд не вписал мне никакой меры пресечения. В камере сидели двадцать четыре человека. Мы пообщались, познакомились, и вот представьте, что все они вдруг стали моими подзащитными, поскольку я сам – адвокат, и никто пока еще не лишал меня права на адвокатскую практику. Что тут началось… Из камеры собираются кого-нибудь выводить, а он говорит: «Без своего адвоката никуда не пойду!» Адвокат же вот он, я, сижу, жду, когда меня пригласят… Разумеется, зря жду – не приглашают. А это еще одно нарушение со стороны судебной системы: каждый подследственный в нашей стране имеет право на адвокатскую защиту. И его право, какого адвоката себе выбирать.