Спецзона для бывших - Александр Наумов

– Где проходил процесс?

– В Екатеринбурге. Потому что суд обычно проходит по месту совершения преступления. А в «Матросской тишине» меня держали, пока шло следствие, чтобы я никак не мог воздействовать на ход дела. То есть держали в Москве на всякий случай, за тысячи километров. И вот меня привезли в Екатеринбург. Идет судебный процесс. Я смотрю на государственного обвинителя и ловлю себя на мысли, что его вопросы какие-то несерьезные. Я отчетливо вижу, вернее, догадываюсь, что с уголовным делом он наверняка не знаком, если и посмотрел его, то в спешке. Я понимаю, что этого человека на скорую руку выбрали, в пожарном порядке отправили из Москвы в командировку в какой-то Екатеринбург, он приехал к началу заседания, не успел подготовиться… Ну, такое бывает, это даже нормально. И вот в этот самый момент, глядя на него, я словно бы посмотрел в зеркало и увидел, что он, государственный обвинитель – это фактически я вчера. Я сам был таким же! Это мои слова, мои общие фразы, мои «объективные» выводы, в конце концов, это моя неподготовленность к процессу. Представляете?! Я точно так же вел себя на тех процессах, когда сам кого-то обвинял. Так какие же претензии могли у меня быть теперь к этому человеку? Хотя сначала была такая обида, я сидел в зале суда и обреченно думал: «Ну почему же ты, представитель власти, не хочешь разобраться в моем деле? Что тебе мешает? Ты же не следователь, а представитель прокуратуры. Ты видишь, что дело откровенно сфальсифицировано, что свидетелей запугивают, что здесь стоят фээсбэшники, они от свидетелей ни на шаг не отходят. Они все трясутся, перепуганы, эти свидетели. Они не могут ничего сказать. Но ты-то, представитель Генеральной прокуратуры, все это видишь. Почему же ты не хочешь отреагировать?» Так я мысленно обращался к государственному обвинителю, причем не просто должностному лицу, а к человеку, который просто обязан следить за законностью, правильностью ведения следствия. А потом думаю: «Ну что я от него хочу? Я сам был точно такой же». И я сейчас отдаю отчет в том, что вам говорю: в свое время я тоже закрывал глаза на очевидные нарушения в ходе судебных разбирательств. Изучал уголовные дела по верхам…

– Что же вам мешало углубляться в подробности уголовных дел? Нехватка времени? Отсутствие каких-то данных?

– И не было времени, и… знаете, текучка. Я вам скажу, что критериев оценки работы следователей всего два: это количество дел, которые они получили в производство, и количество дел, которые они выдали в суд. Если, допустим, он десять дел получил, он должен и десять дел отправить в суд. Но он, допустим, видит, что дело было возбуждено необоснованно, и он прекращает это дело. Это брак в его работе. За это он наказывается. Почему? Я – прокурор, я возбудил уголовное дело, даю тебе, следователю, и вдруг ты, такой умный, говоришь, что в материалах дела нет ничего. Да за это я тебя, собаку… Так рассуждает прокурор. Во всяком случае, премию этот следователь уже не получит. И поэтому следователь выскакивает из штанов, но он будет доказывать, что дело возбуждено правильно. А если оно еще на контроле стоит у того же прокурора или еще какого другого вышестоящего начальника, или ФСБ там день и ночь над тобой стоит, дышит в ухо, контролирует ход следствия, то ты сделаешь все возможное, чтобы это дело прошло в суд. Ты из пальца высосешь все эти «отягчающие» обстоятельства, которые в суде будут являться доказательством вины обвиняемого.

– Неужели в следственной практике такой беспредел? Если то или иное дело явно сфабриковано, то…

– Я вас перебью, извините. Ваше мнение сформировалось на основе фильмов, которые пытаются преподнести следователя таким… какие-то принципы, идеалы якобы у него. В кино – да, могут быть принципы, а в жизни – нет. Существует понятие: профессиональная деформация личности. Особенно ей подвержены работники правоохранительных органов. Возможность влиять на судьбы других людей и абсолютная бесконтрольность формируют в человеке уверенность в собственной непогрешимости и безнаказанности. Больше всех этому подвержены судьи. Лет через десять судебной практики они становятся уже такими небожителями. А следователь через десять лет – это человек с глубоко деформированной психикой. И для него уже нет человека как такового с его проблемами. Это машина, которой дали задание: вот этого оправдать, а этого посадить. Я сам внутри системы проработал двадцать лет, я прошел все ступени, и для меня это не является каким-то откровением. Кого сейчас берут в следователи? Людей не хватает, и сюда принимают зубных техников, спортсменов, библиотекарей… Принимают кого угодно, но не юристов, которые прошли специальную подготовку. Такие «следователи» работают в милиции. Ну а если взять прокуратуру, которая стоит на уровень выше, вернее, должна стоять, здесь тоже свои проблемы, а именно – работают здесь и гомосексуалисты, и наркоманы, и сутенеры… Я уже не говорю о взяточниках, это слишком распространенное явление. Прокуратура – самая настоящая сточная яма…

– В которой вы работали.

– Да, представьте себе, работал.

– Но в то время вы наверняка рассуждали иначе?

– Да, я знал, видел, замечал, что происходит вокруг, но… не придавал особого значения. Я уже говорил вам, что меня-то лично все эти мерзости не касались.

– То есть вы жили по принципу: моя хата с краю?

– В общем, да.

– А почему же сейчас решили выносить сор из избы?

– Ну… я уже в той избе не живу.

– Вы рассказываете жуткие вещи: продажные служители Фемиды готовы засадить любого человека, и таких «служителей правопорядка» – пруд пруди. А что нужно было бы сделать, чтобы навести в этой среде настоящий порядок? Изменить систему отчетности? Ввести новую надзорную инстанцию? Или, наоборот, сделать следствие неподотчетным? Дать больше самостоятельности, а значит, ответственности?

– Это уже будет уголовно-правовая реформа…

– Можно делать и отдельные шаги: поднять зарплату.

– Я приведу простой пример, отвечая на ваш вопрос. Возможно ли исключить все эти негативные явления только одним повышением зарплаты? На сегодняшний день у судей самая высокая среди госслужащих зарплата. Им бесплатное жилье предоставляется. И у них же полный иммунитет к привлечению к какой-либо ответственности, даже административной. У них пожизненное содержание и статус судьи сохраняется. Что еще можно человеку придумать? Какие еще блага ему предоставить? Но именно судьи, именно они, имеющие такую солидную господдержку, более чем другие сотрудники правоохранительной системы берут сегодня взятки. Судьи… Ну вот что его, судью, заставляет, можно сказать, при наличии определенной независимости в виде стабильного высокого заработка и других гарантированных благ, вот что его заставляет фальсифицировать протокол судебного заседания? А ведь это главный документ судебного заседания. Понятно, что его заставляет, вернее, провоцирует на это абсолютная безнаказанность. Но вот во имя чего он это делает? Ради какой «высокой» цели? Он фальсифицирует протокол судебного заседания, подгоняя обстоятельства дела под приговор. Который ему заказали.

– Вы очертили суть проблемы, а как думаете, насколько велики ее масштабы?

– Мне кажется, это не частные случаи, а явление. Вот в прошлом году – это то, что было обнародовано: в Краснодаре секретарь суда послала в Верховный суд оригинал протокола судебного заседания и указала, что судья ее заставлял пять раз переписывать этот протокол. Но я знаю случаи, когда заставляли до десяти раз переписывать протокол судебного заседания! Человек на вопрос судьи отвечает: «Да». А в протоколе записывают: «Нет». И ты не докажешь обратное. Никак. Потому что диктофон не разрешают использовать. Судья заведомо запрещает ведение каких-либо аудио– или видеозаписей в ходе процесса, поскольку ему нужно провести этот процесс так, как ему заказали. А любой чиновник, в том числе судья, боится огласки своих действий. Существует такое объединение, или структура: квалификационная коллегия судей. Это орган, который разрешает жалобы на судей. В каждом регионе, при областном суде, такая коллегия существует. Жалоб на судей очень много поступает. Но никогда эта коллегия никого не допускала на свои заседания, и ни разу не опубликовывались результаты рассмотрения жалоб. А почему бы не сделать это гласным? Жалуются на судью, что он ведет судебное заседание предвзято. Приводят конкретные факты. Так почему же вы не хотите дать огласку хотя бы результатам рассмотрения этих жалоб? Все дело в том, что председатель этой коллегии – он же председатель суда. Зачем ему показывать мусор в своей же избе?

Вот сейчас проходила судебная реформа. Об этом и говорили: предать гласности работу судов. Но этого нет, потихоньку проблему размазывают. И опять поощряется закрытость этих учреждений, что, в свою очередь, приводит к корпоративности. Сошлюсь на свой пример. Я писал жалобы и на следствие, и на суд и знал, что ничего не добьюсь.