Куда убегает ваш утренний кофе? - Екатерина Шварцбраун

В следующие пять минут я уже мчалась к АЧ домой — я представила, что ему должно быть ужасно плохо, и хотела скорее его пожалеть. Я сразу же приняла решение, что в этой войне остаюсь на его стороне — хотя он и сказал, что я только служу ему, а так ничего не значу. С точки зрения идеального это было вполне допустимо — в верности учителю несмотря ни на что заключается честь ученика. А если попроще, я к нему привязалась, он был «свой», а своих в беде не бросают.

АЧ выглядел ужасно — у него были совершенно красные глаза, он шатался, как контуженный, хотя не был пьян, и взгляд у него был, как у трупа. Когда я обнимала его, он горько сказал, что по сравнению с ЮФ я — чистое золото. Я поняла: какой бы она ни была, что бы она ему ни сделала, он будет любить ее всё равно. С тех пор я не слышала от него ничего хорошего об этом клане вообще и о ЮФ в частности. Он выражался о ней исключительно неприязненно. Так я поняла, что настоящая ненависть и настоящая любовь — это одно и то же, они перемешиваются и получается особенная горечь, с которой говорят о предательстве обожаемой женщины.

«Как же так можно было», — думала я, — «прийти и так вот взять и все выкинуть, всех забыть ради одного человека!» И сама себе отвечала: «А если бы ЕП так пришел ко мне?» Да, я вполне представляла себе такое. Это могло случиться. И еще неизвестно, повела ли бы я себя так благородно как ЮФ. Просто АЧ ее безумно любит, даже гораздо безумнее, чем, наверно, ЕП любит меня, думала я.

Это давно назревало. Я восхищалась силой их страсти, которая искорежила всё вокруг, и их чувством чести, которое не позволит им больше никогда в жизни оказаться вместе. Я знала, они не забудут друг друга никогда. Я понимала, что АЧ ни за что не изменит своему правилу говорить о ней только плохо. Я боялась вообще трогать эту тему. Однажды, года через два, я таки позволила себе какой-то насмешливый намек насчет ЮФ. АЧ страшно посмотрел на меня и сказал: Знаешь, есть одна частушка, она мне очень нравится, такая артикулированная, вот.

«А у Кукуева гармонь голосистая,ты Кукуева не тронь,шваль обдристанная!»

Эту «шваль обдристанную» он произнес с таким выражением, что я больше вообще не смела заикаться ни о чем, связанном с ЮФ.

Сложилась примерно такая ситуация:

Я одновременно была страшно оскорблена, что меня поставили в низшие, в служанки, не то что она, прекрасная ЮФ. С другой стороны, считала делом чести служить, раз сказано, что служу. Это поднимало меня на некоторую высоту, но какой ценой! Я попеременно то корчилась от унижения, то наслаждалась горькой гордостью за свою верность. Я одновременно ненавидела ЮФ за то, что она так оскорбила АЧ, и была благодарна ей за благородное отречение от любви к нему. Она одновременно омерзительнейшая чванливая, жестокая тварь, которая унизив меня возвысилась надо мной и отняла у меня любовь АЧ и в то же время прекрасная Возлюбленная моего Учителя, идеал благородства духа и красоты для того человека, который научил меня, что такое хорошо и как это возможно. Прекрасная Дама, которой он поклоняется.

Поэтому я делаю вот что: я начинаю очень сильно любить ЮФ. Раз она идеал, я решаю любить ее так же, как и он, как и АЧ. Я смотрю на нее, чтобы увидеть, что восхищает АЧ, и я это вижу. ЮФ во многом бы заслужила одобрение моей мамы. Она честная и ненавидит вранье и врунов, она перебарывает себя, у нее огромная сила воли и железная дисциплина, и она никогда не предаст своих, как Зоя Космодемьянская, хотя и будет страдать от этого всю жизнь. Она умна и горда, как королева, и так ведет себя с людьми, что они поневоле относятся к ней с глубоким почтением, она красива и благородна и ставит чужое счастье выше своего. Она пожертвовала собой, так что ее возлюбленный теперь должен вечно ее ненавидеть, но у нее никогда не сорвется с губ ни слова жалобы. Словом, на нее отлично проецировался образ идеальной женщины — но только моей идеальной женщины, не его.

Но я думала, что разделяю его теперь с АЧ. Этот образ очень сильно меня тонизировал — я делала массу вещей, думая о том, как бы ЮФ поступила на моем месте. Я чувствовала, что становлюсь лучше, когда делала так, почти как она, и чувствовала себя последним дерьмом, когда потворствовала себе, а не преодолевала себя, как прекрасная и гордая ЮФ. Она всегда была лучше меня, и во всем была лучше меня. Я была плохая, а ЮФ — хорошая. Ее боготворили, а я выносила мусор.

Конечно же, я ни в коем случае не могла себе позволить проявить агрессию непосредственно по отношению к ЮФ, а тем более к самому АЧ — своему счастливо обретенному — наконец-то — «отцу». Это и было ядром того конфликта, смягчить который оказалась в итоге важнее, чем выживать и самосохраняться.

Ох как и ело меня чудище стоглавоеЧудище большое, охуенноеУж оно изжевало мою внутренностьИзо всех-то косточек мозги вытянуло

Вот я осмелела неожиданноДа как вдарю кулаком по его чешуеИзо всей силы прямо так и стукнулаОт души и без зазрения совести

Да а чудище, чего ему сделаетсяНе моргнуло ни одним из своей сотни рылНи одним псевдоподием не дрогнулоКак огромная стена стоит, ужасное

А тогда я собрала себя да со всех сторонСхоронилась от него в небольшой орехЗавернулась в колечко внутри ядрышкаЗацепилась клыками за свой собственный хвост

Я закрыла все свои восемнадцать глазПоползли из них змеи чёрныеЗмейки юркие, уворотливыеВо все стороны расползалися

И как заползли они в горла чудищуЗаползли ему в ноздри, в другие отверстияЗаплелись клубочками, расплелись косойРазыгрались желудочными коликами

А я была неживая внутри ядрышкаСозревала до будущего времениУпадёт орех во сыру землюТо-то из него кустарник вырастет

Станет он питаться фотосинтезомРазмножаться начнёт почкованиемВырастет в могучие зарослиОбразует чащобу непролазную

Уж тогда не тронет меня чудищеНе найдёт кого бы съесть во дремучем лесуА мои-то змейки порадуютсяЧехарду затеют внутри гадины

Буду я хорошо растиПодставлять листочки ясну солнышкуНе сломать всех моих многих веточекНет у меня ни крови, ни печени

Уж как ела меня образина жуткаяОбразина гнусная и противнаяТак и съела целиком, не поперхнуласяНичего-то от меня не осталося

Ты иди теперь, чудо страшноеЗдесь тебе делать больше нечегоНикого тут нет, посмотри самоТолько лес шумит, по ветру клонится.

Этот плач я написала, на не помню который год мучения этой жестокой ревностью и обидой. Кстати, тут и описано решение проблемы, которое я постоянно находила — диссоциация и распад, исчезновение. Конечно, я никому таких стихов не показывала. Тут были слишком неблагородные чувства.

А вот благородные чувства: защитой было, например «глубокое» понимание воинской иерархии, иерархии вообще, в которой служить не является ничем позорным, а напротив, очень почетным, если ты служишь настоящему господину, воплощающему высшие принципы. Для этого АЧ должен быть идеальным, этаким истинным Царем, главой кшатриев, верховным администратором воинского ордена. Тогда то, что я ему служу — это круто. В этих отношениях, как и в паре учитель-ученик, нет пола, что дает возможность убежать от соперничества. Я с удовольствием ощущала себя юношей, мальчиком, служащим великому Магистру — у меня и раньше-то с гендерной идентификацией было не очень, и секс между мальчиками всегда нравился.

Другая защита была: «А зато меня тоже любит ЕП». Типа, такую же великую любовь, как у АЧ к ЮФ, ко мне испытывает ЕП, а я к нему, только мы по одну сторону баррикад, и потому мы тут впереди — мы показываем другой, лучший путь. Мы держимся почти на той же дистанции, что и АЧ с ЮФ: мы тоже никогда не будем вместе, мы враги, потому что я для ЕП враг всего проекта, не допускающего привязанность к человеку, но лишь к идеальному образу. Я его враг, потому что я хочу его, а он мой враг, потому что хочет меня — больше всех остальных. Мы не совершим той же ошибки, что АЧ, не бросим остальных ради друг друга, хотя этого только и хотим — потому что хотеть этого совершенно правильно, ведь этого хотел АЧ. Это такая чудовищная борьба воль. Подвиг самоограничения позволял с удобством трактовать поведение ЕП в выгодную для легенды сторону — поведение, я бы сказала, крайне сдержанное: бывало, он полгода не говорил мне ни слова.