Ай да Пушкин, втройне, ай да, с… сын! - Руслан Ряфатевич Агишев

Кто-то вцепился в плечо Александра, и с силой начал его тормошить. Дергал так, что поэта шатало из стороны в сторону.

— Отвали! Голова раскалывается, аж мочи нет…

Но тормошить его так и не перестали.

— Черт! Что же вы за черти такие⁈ Видите, плохо мне, страдаю я. Отстаньте от меня, черт вас дери…

С трудом, но глаза Александр все же смог открыть. Несколько минут сосредотачивался, растирал глаза, пока, наконец, картинка не прояснилась.

— Мавр⁈ — Пушкин увидел, что рядом с ним сидел его недавний знакомец по прозвищу Мавр. — У меня голова так болит, что дышать сложно… И, вообще, где-то мы? Что еще за решетки такие?

Они, и правда, находились в небольшой комнатушке с двумя лавками и крошечным окошком с решеткой. Очень уж на тюремную камеру похоже.

— Ты чего, камрад, правда ничего не помнишь⁈ — у студента лицо от удивления аж вытянулось. — Ну, ты дал вчера! Знатно мы покуролесили. Пол города на уши поставили, а в конце концов подрались с жандармами и за решетку «загремели».

— Вообще, ничего не помню, — мотнул головой Александр, и тут же сморщился от сильного приступа головной боли. — Перепил, похоже.

Студент неожиданно схватил его за руку и крепко ее пожал. Выглядел при этом как-то странно — одновременно проникновенно и загадочно.

— Александр, ты открыл мне глаза. Вчера… Понимаешь, вчера, ты все правильно сказал. Идеализм — это путь в никуда. Это полнейшая близорукость, которая скрывает истину. Ты абсолютно прав! Познание возможно лишь через диалектический материализм! Как же я ошибался⁈ Диалектика объясняет все — и прогресс технологий, и общественные изменения, и неравенство классов! Ты настоящий гений!

Так ничего толком и не поняв из этих сумбурных объяснений, Пушкин буркнул в ответ что-то неопределенное:

— М-м-м…

Почти вся вчерашняя ночь, словно вылетела из его головы. Вообще, ничего не понял. Все мысли были лишь об одном — подлечиться бы, чтобы головная боль прошла.

— Знай, камрад Александр, у тебя теперь есть настоящий друг! — студент снова протянул свою руку. — Карл Маркс!

Пушкин пожал его руку, молясь про себя, чтобы его, наконец, оставили в покое.

— Твои идеи невероятны…

И тут до Пушкина дошло, что он только что услышал. Волосы на его голове начали шевелиться, по спине «побежали» мурашки размером с кулак.

— Что? Что, б…ь, ты сказал? — прохрипел Александр, вцепившись в рукав студента. — Повтори, черт побери, что ты только что сказал! Слышишь⁈ Как тебя зовут?

Студент вскинул голову, явно не понимая причину такого удивления.

— Я же сказал — Карл Маркс, студент Берлинского университета имени Гумбольта. Мы же вчера с то…

Но договорить не смог, так как Пушкин из-за всех сил тряхнул его.

— Ты Маркс? Б…ь, ты тот самый Маркс⁈ Но ты же бородатый должен быть, — растерянно бормотал Пушкин, перед глазами которого стоял самый известный портрет одного из создателей коммунистической идеологии. — Черт, какая борода? Ты же молодой еще… Черт, точно. Ведь, знакомые звали молодого Маркса Мавров за его смуглую кожу и курчавые волосы… Мать твою-ю-ю…

Он схватился за голову и громко застонал.

— Опять! Опять! Черт побери! Это какой-то злой рок…

И тут резко вскинул голову с выпученными, как у безумного, глазами.

— Получается, я придумал коммунизм⁈ Б…ь…

Глава 21

Бинго

* * *

г. Шверин

Видели хоть раз, как сухой хворост загорается? Сложишь высохшие ветки горкой, поднесешь зажжённую спичку, и тут же все заполыхает. Раздается громкий треск, крохотный огонек в один момент вырастает в размерах — в ширину, в толщину и в высоту. С жадностью начинает пожирать все новые и новые ветки. И вскоре на месте крохотного огонька уже полыхает огромный костер, вытягивая к небу ярко-красные сполохи.

Примерно так случилось и в Шверине, что позднее европейские историки окрестили предвестником грозных революционных событий 1848–1849 гг., своеобразной репетицией массовых и кровавых волнений в Италии, Австрии, Германии, Франции.

Еще вечером прошлого дня, когда Пушкин засиделся в трактире, а потом оказался в полицейском участке, в городе была тишь да благодать: город «цвел и пах», торговали многочисленные лавки, бюргеры прогуливались парочками, важно вышагивали толстобрюхие полицейские.

Однако в этот день, когда в городе началась ежемесячная ярмарка и со всей округи собрались толпы людей, случилась пустячная стычкам, которых в такое время бывали десятки. Казалось, об этом и говорить не было смысла, если бы в драке не пострадал один из отпрысков самого бургомистра Шверина. Студенты, находившиеся хорошо «подшофе», своротили тому нос, расквасили все лицо и от души навешали тумаков, отчего бургомистр пришел в ярость и «поставил под ружье» всю полицию.

Местная полиция, под крылом бургомистра и самого великого герцога давно уже чувствовавшая себя «первыми после Бога», естественно, постаралась, как следует. Три десятка мордоворотов в красочных голубых мундирах с золотыми эполетами в честь праздника, словно метлой, прошлись по всем городским трактирам, выискивая тех самых студентов. Когда же виновных не нашли, то перевернули вверх дном ярмарку. Под шумок, конечно же, многим торговцам помогли избавиться от своего товара, причем без всякой оплаты, за спасибо.

Вот тогда-то и полыхнуло. Торговцы, среди которых было много сельской бедноты, мелких ремесленников, и так едва концы с концами сводили из-за бесконечно поднимающихся налогов великого герцога, а тут их еще и грабить в открытую начали. Начав возмущаться, тут же получили от полицейских «по шапке». Местный капрал, особо не церемонясь, даже кому-то по лицу палашом врезал, отхватив у бедолаги пол скальпа вместе с ухом, глазом и частью носа. В ответ в него кинули яблоком и матерно обложили, а он, недолго думая, достал пистолет и разрядил его прямо в толпу.

После этого все и понеслось. В полицейских уже полетели камни, привезенная на продажу посуда — чугунки, сковородки, кувшины. Вилами и топорами их начали теснить с площади, тыкая острыми железом в ноги, руки. Те пытались отстреливаться, но от однозарядных капсульных пистолетов не было большого толка. Пока такое оружие перезарядишь, тебя уже десять раз проткнут или, как колбасу, нашинкуют к столу. От выстрелов пара — тройка крестьян замертво свалилась, но остальные даже не думали отступать — еще яростнее и дружнее поперли на полицейских и городскую стражу.

— Бей разбойников! Бей грабителей!– кричали крестьяне и ремесленники, размахивая дубинами, вилами, топорами. — Гони эту шваль с площади! Убирайтесь прочь!

Полицейские пытались отбиваться,