Как мы делали реформы. Записки первого министра экономики новой России - Андрей Алексеевич Нечаев

заменой унитаза, то министр экономики здесь почти бессилен. Звонок непосредственно начальнику ЖЭКа, скорее всего, ничего не даст, поскольку для него этот министр является некой абстрактной фигурой, которую он в лучшем случае видел по телевизору. Непосредственно в его жизни этот самый министр мало что решает. Министр может передать эту просьбу, например, мэру Лужкову. Тот со всей строгостью переадресует ее префекту округа. Префект – своему заму, зам – в управу и так далее. Есть реальная опасность, что к тому моменту, когда просьба дойдет до конкретного исполнителя, она окажется уже столь искаженной, что дело кончится присылкой слесарей к самому министру для ремонта его вполне исправной сантехники.

Обращались, конечно, и по более серьезным поводам. Например, с просьбой помочь разморозить валюту на счете в ВЭБе. Или просили включить в иностранную кредитную линию. Особенно часто возникали просьбы по поводу выделения квот на экспорт нефти в силу колоссальной доходности таких операций. В связи с одной такой просьбой у меня чуть было не испортились отношения с моим учителем по МГУ академиком Станиславом Сергеевичем Шаталиным. Он пришел ко мне со своим заместителем по фонду «Реформа» Станиславом Асекритовым. Думаю, этот визит состоялся не по инициативе академика, а его накрутили «сподвижники». Просили они тогда выделить им квоту на экспорт нефти, что было непосредственно в моей власти. Разумеется, никаких серьезных формальных оснований для этого не было. Речь шла о том, что в фонде собран большой интеллектуальный потенциал, а средства к существованию, а главное для научной деятельности, отсутствуют. Впрочем, сам Асекритов излагал все более цинично. «Мы же должны, – говорил он, – обеспечить машину и вообще комфорт Станиславу Сергеевичу». Вероятно, попутно на комфорт рассчитывали не только академики. Как мне ни было это тяжело, пришлось в выделении им квот на нефть отказать. К добыче или переработке нефти фонд, ясное дело, отношения не имел. Шаталин тогда на меня слегка обиделся, хотя никак этого потом не проявлял. Вскоре он согласился на мое предложение стать независимым членом коллегии нашего министерства.

Что любопытно, среди просителей не было ни одного представителя каких-либо подставных левых фирм. Все выглядело совершенно серьезно и солидно: просили государственные предприятия, крупные частные компании, общественные организации. И не могу сказать, что все просьбы были с криминальным душком.

Помнится, самое неприятное чувство я испытал, когда мне предложила взятку женщина, с которой я когда-то, в самом начале академической карьеры, был в весьма близких отношениях. По большому счету, наверное, случай не более оскорбительный, чем если взятку предлагают незнакомые люди, но тут было особенно обидно. До этого предложения я считал, что подобные взаимоотношения могут существовать в каком-то другом мире, но не в кругу академических ученых. И со своей просьбой ко мне она обратилась не потому, что хотела порадеть своему институту, что еще можно было как-то понять. В данном случае дама просто занималась бизнесом: взяла на себя посреднические функции, пообещав некой фирме похлопотать о включении Министерством экономики ее заявки в иностранный кредит. До сих пор помню, что речь шла об оборудовании для производства упаковочных материалов. Самое интересное, что специалисты министерства уже ранее включили две такие установки в закупки в рамках этого кредита, а фирме, за которую просила моя знакомая, хотелось, чтобы закупили четыре. Таким образом, ничего особо крамольного в просьбе компании не было, и исполнить ее не составляло для меня никакого труда. Предлагалось, чтобы мои хлопоты были оценены в миллион марок за каждую установку. А наша встреча была тет-а-тет, почти романтическая. И никто бы об этой просьбе не узнал. Естественно, я не просто отклонил предложение, но и навсегда разорвал отношения с некогда близким мне человеком. Неприятный осадок остался на всю жизнь.

Постановление правительства о бессребреничестве

Мы, безусловно, были романтиками и реальными подвижниками идеи. Это было абсолютно искренне, но иногда приобретало внешне довольно наивные формы. Например, принятое правительством на своем первом заседании решение об отказе членов кабинета от любых льгот. Мы не просто отменили все советские чиновничьи привилегии в виде пайков, спецраспределителей, закрытых ателье и тому подобных советских чиновничьих пряников, а официально приняли решение не получать никаких благ от своего высокого положения, в том числе не строить дачи, не покупать без очереди машины, не получать новые квартиры, не повышать себе зарплату.

Мы понимали, что нам предстояло принять уйму непопулярных решений, из-за которых на нас наверняка должен был обрушиться гнев народа за все издержки реформы. И именно поэтому, чтобы никто из критиков не мог обвинить нас в личной корысти, по инициативе гайдаровской команды было официально принято подобное решение.

Все было обставлено очень серьезно. На заседании каждый член правительства должен был встать и подтвердить принимаемое обязательство лично. Ельцин, хорошо помнивший сложную и разветвленную систему привилегий партийного и советского аппарата, был искренне поражен нашей инициативой, но полностью ее поддержал, хотя в душе, возможно, и иронизировал. Он быстро вошел в роль. В процессе обсуждения был забавный эпизод, когда встал смущенный министр иностранных дел Андрей Козырев и сказал: «Как же мне быть? Мы с матерью квартиры меняем, съезжаемся» (в проекте постановления было записано, что никто из нас не должен переезжать в новую квартиру: где жил до назначения, там пусть и остается до ухода!). Козырев чуть не плачет: мол, я же не получаю новую квартиру, а только с мамой съезжаюсь. И тогда Борис Николаевич, которому порой было свойственно этакое политическое кокетство, с пафосом изрек: «Ну, Андрей Владимирович, вы уж решите, что для вас важнее: с мамой съезжаться или в составе правительства реформ новую Россию строить».

Конечно, кое-какие традиционные удобства у нас были, в основном необходимые для работы. Пожалуй, они исчерпывались скромной казенной дачей и персональной машиной со спецсвязью. Бурбулис даже ездил на ЗИЛе, на который он пересел еще после августа. Позже Ельцин попрекнул его за это в «Записках президента». У всех остальных были обычные «Волги». В отличие от бывших союзных министров никто из нас не имел так называемой «машины для семьи». У меня даже произошел конфликт с моими водителями. Поскольку я работал по 14–16 часов в день без выходных, два моих сменных шофера, работавшие через сутки, заявили, что такой режим им непосилен и они просят перевести их на более щадящую работу. Администрация президента в порядке исключения выделила мне третьего водителя, что было положено только вице-премьерам.

Все это, конечно, было проявлением нашего юношеского максимализма, романтизма и наивности. Тем не менее я вполне искренне могу гордиться, что, став министром и перестав им быть, я еще долго жил все в той же квартире,