Над окошком месяц - Виталий Яковлевич Кирпиченко

по внешнему виду смахивающего на классического студента, и был уверен, что мои погоны охладят пыл, остановят ватагу, состоящую из молодых казахов, но не тут-то было. Кольцо вокруг меня сжималось. Требование отойти от меня на два шага не было услышано. Не знаю, чем бы всё это закончилось. Потом рассказали, что примерно в такой же ситуации был убит подполковник — пехотинец, если бы не помощь, уже мне, со стороны. Высокий, физически крепкий парень, ворвался в толпу и раскидал, страшно возмущаясь, всех по сторонам. Под шумок сбежал и студент, оставив нас двоих против ощерившейся толпы. Посылая проклятия хулиганам, мой спаситель громко мычал и тряс кулаками. Он был нем, но не трус, и жизнь нужна была ему нисколько не меньше, чем студенту. Такая уж у этого человека закваска. Орава любителей почесать кулаки, под шумок сунуть в бок нож оставила нас не сразу и без удовольствия. Мне было чрезвычайно приятно пожать руку человеку, кого природа щедро наградила чувством долга не оставлять другого в беде, настоящей храбростью.

Не был я хулиганом и задирой. Но и трусом не был. Бывало, от толпы отбивался в одиночку, но не убегал, взывая о помощи. Считал самым большим позором убегать. Сбежать с места драки, покинуть поле боя, предать Родину, оставив её на растерзание шакалам, — это звенья одной цепи. Потому и стоял, держался из всех сил на ногах, чтобы не упасть. Тогда у нас было святое правило: «Лежачего не бьют»! Казалось бы, падай и лежи, тебя оставят в покое. А Честь? Совесть? Как людям в глаза после этого смотреть? Нет, надо стоять, надо выстоять и победить! Бывало, что и мне разбивали в кровь нос, да и я кому-то разбивал, но хулиганом и драчуном не был. Часто теперь можно увидеть по телевизору, как толпа отморозков ради развлечения забивают вусмерть поверженного наземь бомжа, старика, слабого сверстника, и кроме гадливого чувства к этим «героям» я ничего не испытываю. Отморозки с мелкими страстишками. И издеваться над животными я не мог, желания такого не наблюдал у себя. Более того, я лечил и подкармливал бездомных собак и кошек. Главное — быть человеком, считал в детстве, и не изменил этому правилу до сей поры.

Много рассказывал мне отец про свою жизнь до женитьбы. Как он рос в большой семье деда, который взял его к себе и спас от смерти, как ходили они на охоту тогда совсем ещё пацанами, как добыл он огромного гурана и еле донёс его домой, будучи с температурой под сорок. Об играх и посиделках рассказывал, о смешных и трагических случаях тоже…Наверное, Судьба направила тогда меня к отцу, а так бы всё это ушло с ним в небытие. Многое из услышанного я пересказал братьям и сёстрам, что-то вошло в мои повести и рассказы, так что останется волей-неволей в памяти людской.

После похорон отца односельчане почему-то ждали шума и драки при дележе движимого и недвижимого имущества. Мы огорчили их. Без всякого письменного завещания, со слов отца, переданных младшей сестре, всё было исполнено. Дом отец — младшему сыну, никто не попытался возразить. Небольшие сбережения отец наказал поделить поровну. Я отказался от своей доли в пользу младшей сестры, которая присматривала за отцом до его смерти, моему примеру последовали и другие братья. Сестра долго отказывалась, но под силой убеждения согласилась с этим. Мы остались по-прежнему родными, даже смерть отца не разъединила нас и не поссорила. Пусть хоть это утешит наших родителей.

Год я не работал, приводил в порядок свои записи. Вырисовывался роман и книга рассказов. Жилось трудно, из бюджета ушла половина дохода. Надеюсь поправить дела изданием книг, которые будут приняты на ура, потому что они, как мне кажется, жизненны, хорошим языком написаны, в них отображены события без лакировки и прикрас. Я шлю отрывки, выборки из романа, рассказы в издательства и «толстые» журналы. Ответ литературных консультантов прост и краток: «Нас не заинтересовало Ваше произведение, у нас из известных и маститых очередь на несколько лет вперёд», — и что-то ещё в этом роде. Я упорно писал и рассылал, и получал в ответ: «Не заинтересовало». Несколько раз терял терпение, швырял написанное в стол или старый портфель, изрядно уже заполненный бумагами. Проходило время, и я опять, как каторжник, брался за своё неблагодарное занятие, чтобы услышать или увидеть: «Нас не заинтересовало…» А редактор альманаха «Сибирь» (Иркутск, моя родина) Станислав Китайский «успокоил», сказав, когда я в очередной раз позвонил ему в редакцию:

— Что ты так беспокоишься? Ты должен знать, что настоящих писателей открывают после их смерти. Утешься!

Забрёл я и в «Неман». Нехотя, с гримасой неотвратимой досады, взяли мою толстую тетрадь, исписанную от корки до корки, и тут же, небрежно, забросили в кучу пыльных бумаг на подоконнике: «Через месяц позвоните». Звоню: «Не читали ещё, позвоните через месяц». Это длилось год. А через год сказали, что такое они не печатают, да и вообще никого со стороны они не печатают. На вопрос: «Где же печатать свои произведения начинающим, кто со стороны?» — они только пожимали плечами. Мои слова, что Валентин Распутин, в общем-то, положительно отозвался о моих рассказах, их удивили, а, прочитав письмо, которое было при мне, уже по-другому смотрели на меня, но тетрадь не попросили обратно…

И все же я нашёл людей, которым были интересны мои повести и рассказы. Их сам Бог послал за все мои творческие страдания.

Казалось бы, какое отношение может иметь откровенно «гражданский» рассказ к такой газете, где полно огня и дыма, где должны рассказывать о своих боевых, геройских делах заслуженные генералы, маршалы, полководцы, где должны писать о буднях армии. Тем не менее, там прошли мои совсем не военные, не геройские, рассказы. Посудите сами: троица запивших мужиков, чтобы заполучить на халяву водки и закуски, устроила похороны козла под видом генерала («Тень генерала Козлова»); дед, всю жизнь проведший на грешной, унавоженной земле, вдруг решил полетать на самолёте («Дед Трофим и Лёнька»); работяга Васька Цаплин, видевший причину всякого зла в евреях, вдруг узнал, что в нём течёт кровь иудея («Васко де Цапелин»); молодой работник Научного института в заброшенном саду находит скалу с иероглифами, эту сенсацию возводят до мировых масштабов, а оказывается, она принадлежит киностудии («Дети Солнца») и др., - разве это героизм или даже патриотизм? Но эти рассказы прошли в газете, многим пришлись по душе, об этом мне говорили мои сослуживцы при встрече и просто знакомые.