Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман

умею»[2575] [2576]. Но тут же вспоминается «Песня о Судьбе»: «Я ваньку валяю / И небо копчу». Это лирический герой говорит про те моменты своей жизни, когда ему удается «споить» и «закормить» свою судьбу, после чего он освобождается от ее опеки и начинает куролесить — «коптить небо», делать все, что ему вздумается. Но именно судьба лирического героя, хоть он и изнемогает под ее гнетом, направляет его действия, заставляя его исполнить свою миссию и «испить чашу» до дна. Как сказано в песне «Мне судьба — до последней черты, до креста…» (1977): «Только чашу испить не успеть на бегу, / Даже если разлить — все равно не смогу. / Или выплеснуть в наглую рожу врагу, — / Не ломаюсь, не лгу — не могу. Не смогу!»16!

Когда лирический герой избавляется от судьбы, то есть когда «судьбы нет», он, хотя и обретает свободу, но его жизнь не приближается к смерти и потому обесценивается, а когда «судьба есть», то появляется смерть, к которой эта судьба ведет героя, и жизнь тотчас приобретает ценность, так как каждое мгновенье становится на вес золота — особенно мгновенье такой короткой жизни, как жизнь Высоцкого.

Лирический герой хочет напоить коней, то есть «споить» свою судьбу, чтобы уйти от предопределенного ему скорого конца, но продолжает их нахлестывать, все время восклицая, умоляя: «Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!». Иными словами: «Вы не смотрите, что я вас так хлещу — по-другому я не могу, потому что не умею жить иначе, но чувствую, что не выдержу этого темпа, и поэтому вы “хоть немного, но продлите путь к последнему приюту!”».

Вот в этой «противоречивости» и состоит трагизм «Коней»[2577]: остановиться и не хлестать коней невозможно, поскольку остановка жизни есть смерть (что и случилось с ямщиком из стихотворения «Снег скрипел подо мной…»), а хлестать их не так часто, то есть вести более-менее размеренный образ жизни, неприемлемо уже именно для Высоцкого. Процитируем черновик «Канатоходца»: «Всякий раз он ходил по канату, / Как последний, как последний. / И он иначе просто не мог» (АР-12-52). Именно так исполнял свои песни и сам Высоцкий: «.. я их всегда пою, как будто бы, ну знаете как, — как в последний раз»[2578]. Об этом же вспоминала партнерша Высоцкого по фильму «Маленькие трагедии» Наталья Белохвостикова: «Было ощущение, что каждый дубль, который он играл, — он играл, как последний. Он ни разу в жизни не сыграл вполсилы»[2579]. Также и строка «И он иначе просто не мог» повторяет слова Высоцкого из разговора с капитаном теплохода «Шота Руставели» Александром Назаренко: «Каждый раз перед исполнением своих “тяжелых песен”, независимо от количества и значимости слушателей, он заставлял в себе реанимировать накал нравственных страстей и пел на грани физических страданий. Он не играл, как актер, а натурально страдал. После концерта я видел его опустошенным и обессилевшим. На мой вопрос “зачем”, он отвечал: “Я по-другому не могу…”»[2580].

***

С темой судьбы тесно связан мотив грусти, печали и тоски.

29 июля 1980 года, на следующий день после похорон поэта, Михаил Шемякин написал: «Последний год он был раздираем какой-то необъяснимой и непреодолимой тоской. Это не зависело от внешних обстоятельств»[2581]. Чуть раньше он сказал об этом так: «Последние годы его раздирала какая-то мучительная тоска, совершенно необъяснимая, как он мне признавался»[2582] [2583].

Павел Леонидов, вспоминая о встрече с Высоцким в Нью-Йорке в конце 1970х, также свидетельствует: «Тоска какая! — он это простонал тихо-тихо, — такая тоска, и от питья тоска, и от непитья тоска, зажигаюсь только, когда нападу ночью на новую песню. Даже петь становится не интересно»^8 (сравним: «.Даже от песен стал уставать» /1; 164/, «И жить не умею, / И петь не хочу» /5; 104/, «Что мне песни писать, если я на мели!» /3; 306/, «Сказал себе я: брось писать!» /1; 178/).

Однако появилась эта тоска отнюдь не в последние годы, а гораздо раньше. Давид Карапетян рассказал о своем общении с Высоцким в конце 60-х годов: «Порой у Володи бывала беспросветная тоска, причины которой он не мог объяснить. Я иногда спрашивал: “В чем дело?! Посмотри — ведь все у тебя есть! Все! И Марина, и слава, и друзья…”. — “Не знаю. Тоска какая-то внутри — неизбывная”»[2584].

Упоминается она Высоцким и в письмах — например, к Людмиле Абрамовой (04.03.1962): «.. тело белое, волосы чистые, душа — в тоске» /6; 309/. Затем — в письме к Игорю Кохановскому от 25.06.1967: «Очень часто мне бывает грустно, и некуда пойти, голову прислонить. А в непьющем состоянии и подавно» (С5Т-5-279).

Это тоска (грусть, печаль) действительно была у него постоянной, что находило отражение в стихах: «А моя печаль, как вечный снег, / Не тает, не тает. / Не тает она и летом / В полуденный зной» («Свои обиды каждый человек…», 1966), «А у меня и в ясную погоду / Хмарь на душе, которая горит» («Смотрины», 1973). Как видим, и в «Смотринах» ролевой (якобы) персонаж является лишь авторской маской.

В целом же мотив тоски имеет в творчестве Высоцкого длинную историю: «И вот теперь имею средства, / Метраж, а жить скучней, скучней. / Так в чем тоски моей причины, / Зачем скучно мое [бытье] жилье? / Ведь я — в столице Украины, / В центральном городе ее»1[2585], «Ах, ты, грусть-тоска моя, / Горе и печаль!»[2586] [2587] [2588], «Вливали в нас тоску-печаль, / По горло в нас печали» /5; 207/, «Сначала было Слово печали и тоски» /4; 232/, «В бесшабашной жил тоске и гусарстве / Бывший лучший, но опальный стрелок» /1; 237/, «В вечности тоска — ох, влипли как!» /1; 220/, «И засосало мне тоской / Под ложечкой, /Ия прошелся колеей / Немножечко» /3; 450/, «А на лицо его моя тоска / Легла корявой тенью микрофонной» (АР-13-12), «Ты уймись, уймись, тоска, / У меня в груди!» /2; 37/, «Тоска немая гложет иногда» /5; 53/, «Вдруг тоска змеиная, зеленая тоска, / Изловчась, мне прыгнула на шею. <.. > Грусть моя, тоска моя, чахоточная тварь, — / До чего ж живучая хвороба!» /5; 271/, «Болтаюсь сам в себе, как камень в торбе, / И силюсь разорваться на куски, / Придав своей тоске значенье скорби, / Но сохранив загадочность тоски» 14; 73/,