Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман

О том же, чего этого стоило Высоцкому, рассказал врач-реаниматолог Леонид Сульповар: «Он мне говорил: “…и зачем все это нужно, кому?”. Говорил о двойственности своего существования. Одно свое “я” он ощущал реально, но было и его второе “я”… Они боролись между собой, и ни одно не могло побороть другого. Как, почему до этого дошло? В “Преступлении и наказании” он играл Свидригайлова. Эта роль его страшно изматывала. Он говорил, что в этой роли не может без допинга. Но не ДО того, а ПОСЛЕ того, как сыграет: “Иначе не могу, она забирает полжизни”. Поэтому он и пришел к тому, к чему пришел»[2595].

Вскоре был опубликован более подробный рассказ Сульповара. По его словам, этот разговор с Высоцким состоялся во второй половине 1979 года, хотя до этого они уже были знакомы в течение десяти лет, но «Володя был закрытым человеком». Вот что сказал ему тогда Высоцкий: «Понимаешь, Леня, все, чем я занимаюсь, все мое творчество требует от меня полной отдачи и каких-то невероятных сил: физических, эмоциональных. Требует невероятного эмоционального настроя, который находится где-то на грани возможного — для меня. Я играл Галилея, играю до сих пор Гамлета — эти роли требуют от меня нечеловеческого напряжения. Я сутки болею после этих спектаклей, они оказывают на меня огромное психически-эмоциональное воздействие. Не влияние, а именно воздействие! А роль Свидригайлова в “Преступлении и наказании” я вообще не могу сыграть так, как я хочу, без допинга. Это для меня сейчас невозможно.

Сейчас у меня… со мной происходят какие-то странные вещи. Я раздваиваюсь: чувствую, что живу не один — нас двое. И куда бы ни пошел, за мной постоянно ходит второе “я”. Оно мне начинает мешать жить — всему мешает! У меня в жизни наступил момент, когда я хотел бы остаться с первым “я”- без второго! Можешь ты мне в этом помочь? Есть ли у медицины какие-то средства или методы, которые могут помочь мне освободиться от второго “я”? Я люблю жизнь, хочу работать… Сначала попробую из этого выбраться сам, своими силами. Поможешь мне?»[2596].

О раздвоении личности у Высоцкого в последний год его жизни говорили также Михаил Шемякин и Николай Тамразов: «…у него самого предчувствие смерти было, депрессии бывали страшные… Володя ведь многого не говорил. А у него начиналось раздвоение личности… “Мишка, это страшная вещь, когда я иногда вижу вдруг самого себя в комнате!”»[2597]; «Я уже говорил, что мы жили в одном номере[2598].

Володя лежит на кровати, нормально со мной разговаривает, потом вдруг говорит:

— Ты хочешь, я тебе расскажу, какой чудак ко мне приходит?

— Ну, давай.

Нормальный разговор: вопросы, ответы… И вдруг — это.

— А что тебе рассказать? Как он выглядит?

— Ну, расскажи, как выглядит…

Володя кладет голову на подушку, закрывает глаза и начинает рассказывать… Какие у него губы, какой нос, какой подбородок…

— Ну как — хороший экземплярчик меня посещает?

Совершенно спокойно он это говорит. Потом я попросил продолжения. Мне было интересно: он фантазирует или это на самом деле? Непонятно, как это происходит. Я закрою глаза — и могу надеяться только на свою фантазию. А он — видел! Через некоторое время спрашиваю:

— А “этот” еще не отстал от тебя?

— Сейчас посмотрим.

Снова закрывает глаза и продолжает описывать с той точки, на которой остановился. Володя мог с “ним” разговаривать!

— Сейчас он мне говорит… А сейчас спрашивает…

Открывает глаза, и мы продолжаем разговор. Про уход из театра, про желание создать театр авторской песни. Идет нормальное развитие темы. Я снова его спрашиваю: “А ‘этот’ где?”.

Володя лежит на боку, теперь ложится на спину, закрывает глаза.

— Здесь. Порет какую-то ахинею…

Один раз я это видел, но общее состояние у него было приличное»[2599] [2600].

Довольно жуткая картина, надо признать. Впрочем, Высоцкий со свойственной ему беспощадностью рассказал об этом двойнике в стихотворении «Меня опять ударило в озноб…».

А свою зависимость от наркотиков он не мог преодолеть потому, что это была для него фактически единственная возможность самокомпенсации за тот гнет, который он испытывал от советской власти. Достаточно убедительно по этому поводу высказался врач-анестезиолог Института им. Склифософского Станислав Щербаков, к которому Высоцкий обращался за помощью: «В некоторых случаях наркомания, по сути дела, является социальной защитой, формой социальной защиты. И каждый по-своему приспосабливается к нашей жизни, к нашей социальной среде…

Один эмигрирует за границу, другой эмигрирует в самого себя — как сейчас принято говорить: “внутренняя эмиграция”… Человек уединился, сел за стол и потихонечку скрипит пером: что-то выдает или не выдает… А у Высоцкого был совсем другой характер — характер достаточно сильный и открытый. Но и ему был нужен, что называется, подпор…

Кстати, на чем еще держится наркомания… Любое живое существо — и человек тоже — само себя вознаграждает. Вознаграждает чувством радости или каким-то удовольствием. <.. >

Так вот, Высоцкий от общества не получал адекватного вознаграждения: зажимали, не давали, давили… А он по своей сути не мог сидеть и кропать потихоньку — ему нужен был выход. Ведь личность очень сильная… А любая сильная личность в условиях тоталитаризма или спивается и деградирует, или этого человека просто убивают (способов много, в том числе и самоубийство)»1!

Но вернемся к теме двойничества и опять же к спектаклю «Преступление и наказание».

Слова Свидригайлова «Где только не таится добродетель!» относятся в первую очередь к нему самому: это та самая раздвоенность (ведь не случайно же он отпускает Дуню). Напомним, что в трактовке Юрия Любимова Свидригайлов является двойником Раскольникова (которого Высоцкий намеревался сыграть еще в 1967 году, — дневниковая запись В. Золотухина от 21.10.1967 гласит: «Вчера Элла [Левина] снова сказала при свидетелях, что я буду играть Раскольникова. Высоцкий в поезде мне сказал, что он очень хочет сыграть этого человека»). Вот что говорил об этом Высоцкий на концерте, состоявшемся сразу после генеральной репетиции спектакля: «Я играю такого человека, который уже “оттуда” — потустороннего такого господина, Свидригайлова, в этом спектакле. У меня настроения сейчас все — потусторонние»[2601]. И после этого объявляет песню «Веселая покойницкая», написанную во время репетиций «Гамлета», где потусторонняя тематика также играла важную роль.

Приведем фрагменты еще нескольких рассказов Высоцкого: «Я играю там роль Свидригайлова, и в этой инсценировке ему <дана> очень большая нагрузка, и, в общем,