Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Об этой попытке самоубийства сообщает и Валерий Золотухин (дневниковая запись от 18.09.1974): «Дыховичный страхи рассказывает про Володю. Ударил себя ножом. Кое-как его Иван скрутил, отобрал нож. “Дайте мне умереть!”. Потом все время просил выпить… Никто не едет. Врач вшивать отказывается: “Он не хочет лечиться, в любое время может выпить — и смертельный исход. А мне — тюрьма”»78.
Поэтому в стихах 1970-х годов особенно часто говорилось о смерти. Это могла быть простая смерть: «Все равно я сегодня возьму да помру / На Центральной спортивной арене» («Не заманишь меня на эстрадный концерт…»), «Ну всё — решил: попью чайку да и помру — / Невмоготу свою никчемность превозмочь» («Жизнь оборвет мою водитель-ротозей»), «Пора туда, где “ни” и только “не”» («Песня конченого человека»); смерть от самоубийства: «Я от горя утоплюсь» («Песня Алисы про цифры»; АР-1-120), «Без палача (палач освистан) / Иду кончать самоубийством» («Свечи потушите…»), «А станет худо мне — / Повешусь на сосне» («Живу я в лучшем из миров…»; АР-6-174); либо насильственная смерть: «Вот поэтому и сдох, / весь изжаленный» («Отпустите мне грехи / мои тяжкие…»). Как сказано в песне «О поэтах и кликушах»: «И — нож в него! Но счастлив он висеть на острие, / Зарезанный за то, что был опасен». А в вышеупомянутом стихотворении «Снег скрипел подо мной…» у строки «…зарежусь — снимите с ножа» имелся черновой вариант: «…зарежут — дак снимут с ножа» /5; 501/, - напоминающий написанные тогда же «Райские яблоки»: «Съезжу на дармовых, если в спину зарежут ножом» (АР-3-156). Все эти мотивы уже были разобраны в главе «Тема пыток» (с. 863).
А к теме судьбы самым тесным образом примыкает тема двойничества, к которой мы сейчас и обратимся.
Тема двойничества
Любой из нас чертой неровной На две личины разделен: И каждый — Каин безусловный, И в то же время — Авель он.
И. Губерман
В произведениях Владимира Высоцкого двойничество бывает позитивным и негативным. Рассмотрим сначала последнюю разновидность.
Лирический герой не скрывает от себя, что психология конформизма проникла глубоко в его сознание: «В восторге я! Душа поет, / Противоборцы перемерли, / И подсознанье выдает / Общеприемлемые перлы» (1971; АР-2-74), «Во сне <и> лгал, и предавал, / И льстил легко я» («Дурацкий сон, как кистенем…», 1971; АР-8-66).
Таким образом, во сне в душе героя происходила борьба, в которой над его истинным «я» верх одержало второе «я», его негативный двойник. А герой не хотел верить в то, что все эти негативные качества скрываются в глубинах его души, и стремился убедить себя, что это на самом деле не так: «Вам снились сны, в которых ложь — / Почти как правда» («.Дурацкий сон, как кистенем….»; АР-8-66). Однако беспощадный самоанализ приводил его к другим выводам: «Коль этот сон — виденье, мне / Еще везенье. / Но если было мне во сне / Ясновиденье?! / Сон — отраженье мыслей дня? / Нет, быть не может! / Как вспомню — и всего меня / Перекорежит».
Во сне лирический герой чаще всего уступает в борьбе: кроме только что упомянутых стихотворений «Дурацкий сон…» и «В восторге я! Душа поет», можно упомянуть «Мои похорона», в которых он предпочитает перетерпеть кровопийство вампиров во сне, чем проснуться и столкнуться с ними в реальности. Но во сне же герой стремится вырваться из оков несвободы и избавиться от врагов: «И снова вижу я себя в побеге, / Да только вижу, будто удалось!» /5; 505/, «Во сне душа стучится из-под гипсовых оков. / Мне снятся драки, рифмы и коррида» /3; 402/, «В снах домашних своих, как Ролан<д>, я бываю неистов: / Побеждаю врагов — королей и валетов тре-фей» (АР-14-13 6), «Лучше я еще посплю, — / Способ — не единственный. / Но теперь перетерплю, / Я во — сне воинственный. / Снова снится вурдалак, / Но теперь я сжал кулак — / В кости, в клык и в хрящ ему! / Жаль, не по-настоящему…» /3; 319/.
Кроме того, во сне лирический герой мечтает о настоящем творчестве: «Мне снятся свечи, рифмы и коррида» («Баллада о гипсе», 1972), «Лишь во сне долгожданные встречи, / Лишь во сне яркий факел горит»[2590] («Я скольжу по коричневой пленке…», 1969). Об этом же Высоцкий напишет Михаилу Шемякину в конце 1975 года: «Только во сне вижу часто, что сижу за столом и лист передо мной, и всё складно выходит — в рифму, зло, отчаянно и смешно»[2591].
В 1979 году Высоцкий сыграл роль Свидригайлова в спектакле Театра на Таганке «Преступление и наказание». Как вспоминает его дублер — актер Михаил Лебедев: «Я репетировал, он мне все время говорил: “Я так бы сыграл Свидригайлова… Я сам в душе Свидригайлов”. Ему очень хотелось самому сыграть его»[2592]. А вот что говорила актриса Казанского БДТ им. В. Качалова Юнона Карева: «…Володя меня потряс. Он нашел в Свидригайлове какие-то, известные только ему, точки соприкосновения с самим собой, со своим состоянием… И, возможно, Свидригайлов помог Володе понять что-то очень важное в себе…»[2593]. Приведем еще фрагмент из воспоминаний актрисы Театра на Таганке Татьяны Журавлевой: «Любимов всегда говорил актерам: “Соблюдайте даже знаки препинания, потому что у каждого писателя своя музыка”. Так как Высоцкий был необыкновенно музыкальным человеком и настоящим поэтом, то эта музыка речи — например, Свидригайлова — была им соблюдена просто филигранно. Он относился к тексту автора свято, и переврать что-то у Достоевского, да и у кого бы то ни было, ему казалось немыслимым. Для него это были музыкальные фразы.
Я считаю, Свидригайлов — его лучшая роль. Любимов тоже
