Собрание сочинений. Том 3 - Варлам Шаламов

1965

* * *

Я не лекарственные травыВ столе храню,Их трогаю не для забавыСто раз на дню.

Я сохраняю амулетыВ черте Москвы,Народной магии предметы —Клочки травы.

В свой дальний путь, в свой путь недетскийЯ взял в Москву —Как тот царевич половецкий,Емшан-траву, —

Я ветку стланика с собоюПривез сюда,Чтоб управлять своей судьбоюИз царства льда.

1965

* * *[198]

Пусть свинцовый дождь столетья,Как начало всех начал,Ледяной жестокой плетьюНас колотит по плечам.

И гроза идет над нами,Раскрывая небо нам,Растревоженное снамиИ доверенное снам.

И черты стихотворенья,Слепок жестов, очерк поз,Словно отзвуки движеньяПроходящих в мире гроз.

1966

* * *

Не покончу с собой —Превращусь в невидимку:И чтоб выиграть бой,Стану призрачной дымкой.

Я врага разыщуСредь земного предела,Подкрадусь, отомщу,Завершу свое дело.

Это вера из вер —Та дикарская вера,Катехизис пещерИ путей Агасфера.

1966

* * *

Любви случайное явленьеСмиренно чудом назовиИ не бросай слова презреньяВслед улетающей любви.

1966

* * *

Взад-вперед ходят ангелы в беломС неземным выражением глаз,Труп еще называется телом —В лексиконе, доступном для нас.

И чистилища рефрижератор,Подготовивший трупы в полет,Петербургский ли это театр,Навсегда замурованный в лед.

Распахнут подземелье столетья,Остановится время-пораЛифтом морга, как шахтною клетью,Дать добычу судьбы — на гора.

Нумерованной, грузной, бездомнойТы лежала в мертвецкой — и вотПоднимаешься в синий огромныйОжидающий небосвод.

Вот последнее снаряженье:Мятый ситцевый старый халат,Чтоб ее не стеснились движеньяВ час прибытия в рай или в ад.

И обряд похоронного чина,И нарушить обряда не сметь,Чтобы смерть называлась кончина,А не просто обычная смерть.

И нужна ли кончина поэту,Торопливых друзей говорок,Заглушающий выкрики светаОт обугленных заживо строк.

Нумерованной, мертвой, бездомнойТы лежала в мертвецкой — и вотПоднимаешься в синий огромныйОжидающий небосвод.

1966

ЖИВОПИСЬ[199]

Портрет — эго спор, диспут,Не жалоба, а диалог.Сраженье двух разных истин,Боренье кистей и строк.

Потоком, где рифмы — краски,Где каждый Малявин — Шопен,Где страсть, не боясь огласки,Разрушила чей-то плен.

В сравненье с любым пейзажем,Где исповедь — в тишине,В портрете варятся заживо,На странной горят войне.

Портрет — это спор с героем,Разгадка его лица.Спор кажется нам игрою,А кисть — тяжелей свинца.

Уже кистенем, не кистьюС размаха художник бьет.Сраженье двух разных истин.Двух судеб холодный пот.

В другую, чужую душу,В мучительство суетыХудожник на час погружен,В чужие чьи-то черты.

Кому этот час на пользу?Художнику ли? Холсту?Герою холста? Не бойсяШагнуть в темноту, в прямоту.

И ночью, прогнав улыбку,С холстом один на один,Он ищет свою ошибкуИ свет или след седин.

Портрет это или маска —Не знает никто, покаСвое не сказала краскаУ выбеленного виска.

1967

* * *

В судьбе есть что-то от вокзала,От тех времен, от тех времен —И в этой ростепели талой,И в спешке лиц или имен.

Все та же тень большого ростаОт заколдованной сосны.И кажется, вернуться очень простоВ былые радужные сны.

(1960-е)

* * *[200]

По старому следу сегодня уеду,Уеду сквозь март и февраль,По старому следу, по старому следуВ знакомую горную даль.

Кончаются стежки мои снеговые,Кончаются зимние сны,И тают в реке, словно льдинки живые,Слова в половодье весны.

1968

* * *[201]

Нет, память не магнитофон,И не стереть на этой лентеЗначение и смысл и тонЛюбого мига и момента.

И самый миг не будет стерт,А укреплен, как путь и опыт:Быть может, грозовой аккорд,Быть может, только слабый шепот.

Услышанное сквозь словаИ то, что видено случайно, —Все сохранила головаПредвестником для новой тайны.

1968

* * *[202]

Я тоже теплопоклонникОгня или солнца — равно,Я лезу на подоконник,Распахиваю окно.

Знакомая даль ЯрославныДорога, кривое шоссе,Раскопки в периоде давнем,Трава в непросохшей росе.

Я жду новостей, как княгиняНа башне когда-то ждала,Земная моя героиняНа страже добра, а не зла.

Но ветром захлопнуты рамы,И я наклоняюсь к огню —К печурке, где отсветы драмы,Ему я не изменю.

1968

* * *[203]

Не шиповник, а пионы,Точно розы без шипов,Утвердят во мне законыНовых мыслей, новых слов.

И приносит запах смутныйЧьей-то жизни слабый тлен,Как мгновенный, как минутныйИ неотвратимый плен.

Это голос отдаленныйНезабытых дней, времен,Стон коленопреклоненный,Хорошо известный стон.

1968

* * *[204]

Грозы с тяжелым градом,Градом тяжелых слез.Лучше, когда ты — рядом,Лучше, когда — всерьез.

С Тютчевым в день рожденья,С Тютчевым и с тобой,С тенью своею, теньюНынче вступаю в бой.

Нынче прошу прощеньяВ послегрозовый свет,Все твои запрещеньяЯ не нарушу, нет.

Дикое ослепленьеСолнечной правоты,Мненье или сомненья —Все это тоже ты.

1968

* * *[205]

Три корабля и два дельфинаНа желтый остров приплывут,При шторме девять с половинойОтыскивая приют.

Они меняют дни на ночи,Берут концы вместо начал.И путь становится короче,И приближается причал.

И волны, волны… Нет им меры.Три корабля, три корабля,Не каравеллы, а галерыПлывут по курсу января.

И по Колумбову компасу —Не то зюйд-вест, не то норд-ост —Плывут Дежневские карбасыПод синим светом старых звезд.

1968

* * *

На память черпнул я пол-океана,Храню у себя на столе,Зажить не хотят эти ранние раны,Забыть о подводной скале.

Давно б затянулись в просторе небесном,В космической высоте,Где резали воздух Галактики вести,Дрожа на магнитном щите.

В простом, угловатом граненом стаканеНайти я границы хотел,Предел бесконечного океанаИ бездны бездонной предел.

И вы в разговоры о смерти не верьте,Там тления нет и следа.В стакане бурлит, утверждая бессмертье,Живая морская вода.

А может быть, все это вышло из модыСтаканы, приметы, цветы,Игра или только игрушка природыСтихи эти, я и ты…

1968