Собрание сочинений. Том 3 - Варлам Шаламов

1962

* * *

Костер сгорел дотла,И там, где было пламя,Лиловая золаОстужена камнями.

Зола добра и зла,Исписанной бумаги,Лишенная тепла,Сметенная в овраги…

1962

* * *[177]

У деревьев нет уродов,У зверей уродов нет,Безупречна птиц порода,Соразмерен их скелет.

Даже там, в камнях пустыни,В беспорядке диких скалСовершенством мягких линийПодкупает минерал.

1962

НАД СТАРЫМИ ТЕТРАДЯМИ[178]

Выгорает бумага,Обращаются в пыльГордость, воля, отвага,Сила, сказка и быль.

Радость точного слова,Завершенье труда, —Распылиться готоваИ пропасть без следа.

Сколько было забытоНа коротком веку,Сколько грозных событийСотрясало строку…

А тетрадка хранилаСтолько бед, столько лет…Выгорают чернила,Попадая на свет

Вытекающей кровьюИз слабеющих вен:Страстью, гневом, любовью,Обращенными в тлен.

1962

* * *

Я под облачной грядою,В улетающем пару,Над живой морской водою,Остывающей к утру.

Хорошо ночное лето,Обезлюдел каждый дом,Море вечером нагрето,Утопили солнце в нем.

Потонул в пучине темнойИ согрел ее собойРаскаленный шар огромный,Закипел морской прибой.

1963

* * *

Стихотворения — тихотворения,И это — не обмолвка, нет,Такие они с рождения,С явленья на белый свет.

Стихотворения — тихотворенияИ требуют тишины,Для тонкости измерения,Длины, высоты, ширины.

Стихотворения — тихотворения,Поправок, доделок — тьма!От точности измеренияЗависит и жизнь сама.

1963

* * *

Да, театральны до концаДвиженья и манерыАптекаря, и продавца,И милиционера.

В горячий праздник синевыНа исполинской сценеНе без участия травыИдет спектакль весенний.

И потому, забыв про боль,Пренебрегая бором,Подснежник тоже учит рольИ хочет быть актером.

Не на земле, не на песке,А встав в воротах лета,Зажатый в чьем-то кулакеОбразчиком букета.

1963

* * *[179]

Я думаю все время об одном —Убили тополь под моим окном.

Я слышал хриплый рев грузовика,Ему мешала дерева рука.

Я слышал крики сучьев, шорох трав,Еще не зная, к го не прав, кто прав.

Я знал деревьев добродушный нрав,Неоспоримость всяких птичьих прав.

В окне вдруг стало чересчур светло —Я догадался: совершилось зло.

Я думаю все время об одном —Убили тополь под моим окном.

1963

* * *[180]

Я вовсе не бежал в природу,Наоборот —Я звезды вызвал с небосвода,Привел в народ.

И в рамках театральных правилИ для людейВ игре участвовать заставилЛес-лицедей.

Любая веточка послушнаТакой судьбе.И нет природы, равнодушнойК людской борьбе.

1963

* * *

Кровь солона, как вода океана,Чтоб мы подумать могли:Весь океан — это свежая рана,Рана на теле земли.

Помним ли мы, что в подводных глубинахКровь у людей — зелена.Вся в изумрудах, отнюдь не в рубинах,В гости нас ждет глубина.

В жилах, наполненных влагой соленой,Мерных ударов толчки,Бьет океан своей силой зеленойПульсом прилива — в виски.

1963

АМУНДСЕНУ

Дневники твои — как пеленг,Чтоб уверенный полетК берегам любых АмерикОбеспечивал пилот.

Это — не руины Рима,А слетающий с пераСвежий, горький запах дымаПутеводного костра.

Это — вымысла границы,Это — свежие следыПо пути за синей птицей,Залетающей во льды.

Мир, что кажется все чащеНе музейной тишиной,А живой, живущей чащей,Неизвестностью лесной.

1963

РЯЗАНСКИЕ СТРАДАНЬЯ[181]

Две малявинских бабы стоят у колодца —Древнерусского журавля — И судачат…О чем им судачить, Солотча,Золотая, сухая земля?

Резко щелкает кнут над тропою лесною —Ведь ночным пастухам не до сна.В пыльном облаке лошади мчатся в ночное,Как в тургеневские времена.

Конский топот чуть слышен, как будто глубокоПод землей этот бег табуна.Невидимки умчались далеко-далеко,И осталась одна тишина.

Далеко-далеко от московского гамаТишиной настороженный дом,Где блистает река у меня под ногами,Где взмахнула Ока рукавом.

И рукав покрывают рязанским узором,Светло-бронзовым соснам под лад,И под лад черно-красным продымленным зорямЭтот вечный вечерний наряд.

Не отмытые храмы десятого века,Добатыевских дел старина,А заря над Окой — вот мечта человека,Предзакатная тишина.

1963

* * *[182]

Сосен светлые колонныДержат звездный потолок,Будто там, в садах Платона,Длится этот диалог.

Мы шагаем без дороги,Хвойный воздух как вино,Телогрейки или тоги —Очевидно, все равно…

1963

* * *[183]

Я хочу, чтоб средь метелиВ черной буре снеговой,Точно угли, окна тлели,Ясной вехой путевой.

В очаге бы том всегдашнемЖили пламени цветы,И чтоб теплый и нестрашныйТихо зверь дышал домашнийСредь домашней темноты.

1963

* * *[184]

Не удержал усилием пераВсего, что было, кажется, вчера.

Я думал так- какие пустяки!В любое время напишу стихи.

Запаса чувства хватит на сто лет —И на душе неизгладимый след.

Едва настанет подходящий час,Воскреснет все — как на сетчатке глаз.

Но прошлое, лежащее у ног,Просыпано сквозь пальцы, как песок,

И быль живая поросла быльем,Беспамятством, забвеньем, забытьем…

1963

* * *[185]

Я иду, отражаясь в глазах москвичей,Без ненужного шума, без лишних речей.

Я иду — и о взгляд загорается взгляд,Магнетической силы мгновенный разряд.

Память гроз, отгремевших не очень давно,Заглянула прохожим в зрачок, как в окно.

Вдоль асфальта мои повторяет словаПобедившая камень живая трава.

Ей в граните, в гудроне привычно расти —Камень сопок ложился у ней на пути.

И навек вдохновила траву на трудыНепомерная сила земли и воды,

Вся чувствительность тропки таежной, где следИногда остается на тысячу лет.

1964

* * *[186]

Осенний воздух чист,Шумна грачей ночевка,Любой летящий листТревожен, как листовка

С печатного станка,Станка самой природы,Падение листкаЧуть-чуть не с небосвода.

Прохожий без трудаПрочтет в одно мгновенье,Запомнит навсегдаТакое сообщенье.

Подержит на ветруСкрещенье тонких линий,И рано поутруНа листья ляжет иней.

1964