Скрипка Страдивари, или Возвращение Сивого Мерина - Андрей Мягков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Конечно, и не только — у меня и доказательства… — сорвался с цепи разъяренный труссовским спокойствием Мерин, но тот его осадил:
— Стоп, стоп, стоп, у тебя было время наговориться, ты его просрочил, теперь меня послушай и ответь коротко: да или нет?
— Да тут и подозревать-то нечего, у меня факты…
— Стоп, стоп, стоп, я прошу коротко, только да или нет.
— Да! — смирился Мерин.
— Спасибо. Едем дальше. Ты говоришь — есть доказательства. Прекрасно. Только до времени придется засунуть их какому-нибудь коту в то же самое место, о котором теперь в избытке наслышан наш общий друг Иван. Он даже знает, как оно, место это, называется. Если что — он тебе, надеюсь, его покажет, правда, Ваня? Доказывать никому ничего не нужно: оно у нас есть в наилучшем виде, пусть до поры и косвенное. Как, ты говоришь, по батюшке эту твою красавицу? Модестовна? Очень хорошо, и в этом случае позволю себе предположение второе: обладателем волосатых лап, равно как и автором приказа генералу Кулику не трогать девушку, является не кто иной, как бывший член ЦК КПСС, член бюро, член совета, просто член и т. д. и т. п. Модест Юргенович Тыно, находящийся с подозреваемой Валерией Модестовной — не бог весть какая догадка — в недальнем родстве. Таким образом вместо одной подозреваемой у тебя наклюнулся еще один, да с уже готовой статьей: «укрывательство преступления». Это же подарок Судьбы, за такую щедрость ей подношения делать положено, в ножки пасть, свечки в церкви ставить, а ты нос воротишь…
— Так он же ее закрыл, — взревел Мерин, — запер наглухо…
— Стоп, стоп, стоп, я так оглохну. — Трусс ненадолго прикрыл ладонями уши и продолжил вкрадчиво: — Он ее закрыл, а ты открой. Запер? А ты отопри. Нет ключа? Отмычку подбери, ты у нас в этом деле мастак. Отопри, уложи девушку поудобнее и пользуй в свое удовольствие, успевай только позы менять, тут без «Камасутры» скажу тебе, трудно придется…
— Анатолий Борисович! — На этот раз в негромком вопле Севы звучала мольба. — Поймите, он же ее из-под следствия вывел, навсегда, понимаете? Самого главного свидетеля…
— Стоп, стоп, стоп, — майор в очередной раз в зачатке притушил меринское отчаяние. — Давай все по порядку. Кто «он»?
— Как кто??! — опешил Всеволод. — Кулик, конечно, кто же еще?! Он же запретил…
— А ты такой послушный? Такой паинька исполнительный? А послать его к Ване под копчик?
— Кого?!
— Да птицу эту бздиловатую, кулика этого.
— ??? — Мерин раскрыл рот и долго не мог найти разумных доводов в свою пользу.
На лице Анатолия Борисовича возникло плохо скрываемое разочарование.
— Или ты что, ему веришь?
— Кому? Кулику?
— Кулику.
— Нет, — не раздумывая, бесстрашно, негромко признался Мерин.
— Молодец. А мне?
— Что «вам»?
— Мне ты веришь?
— Вам — да.
— Дурак. Или молодец, что соврал. Верить нельзя никому, запомни раз и навсегда. Правду эту тебе мало кто скажет, так что цени, пока я жив: верить должно только одному человеку на всей планете — себе, любимому, и то не всегда. Ни отцу с матерью — эти из любви обманут; ни бабам, у которых зов плоти и любопытство женское во главе всех углов; ни тем более друзьям так называемым: дружба дружбой, а табачок врозь, не я — умный человек сказал. А уж начальство там всякое — это вообще особ статья: ни на ком пробы ставить негде — все сплошь обманом заляпано, каждый свою шкуру от пуль бережет — иначе не выжить.
Последние слова Трусс проговорил невнятной скороговоркой, как бы снимая тем самым пафос сказанного.
— Ладно, что-то я увлекся очевидностями, простите за такую пошлость. Старею. Так вот, други мои, к нашим баранам: хватит нюнить, смотреть на вас тошнит, ничего страшного не случилось, повторяю: ни-че-го, никаких приказов никакого Кулика мы не знаем, не слышали, не помним, в глаза не видели, забыли… наоборот, случилось неопровержимое подтверждение того, что мы на верном пути, что не зря мы небо коптим, фигуранты намечены нами верно и что многие из них уже взяты за то самое место, которое у Вани Каждого под хвостом, за что честь нам всем и хвала, и, в особенности, разумеется, Каждому Ване вместе с его пока что бесхозной антикварной брошкой.
— Так за ней же никто не приходил еще… — вступился было за себя Иван, но Трусс недобрым взглядом остановил его. Потом сказал беззлобно:
— Когда взрослые разговаривают — дети слушают и молчат. Или играют в куличики. «Не приходил никто», — передразнил он молодого сотрудника. — А если и не придет никто? Так и будешь яйца свои высиживать? Ты хоть одну фотографию этому подонку-приемщику из комиссионки показал? Нет. Почему?
— Чью фотографию? — не унимался Каждый.
— Да хоть свою!! — взорвался майор. — Свою! В профиль и в анфас. Показывал?! Может, он тебя узнает и всего делов, а мы мучаемся. «Чью-ю-ю-у?» — Он нарочито гадко исказил Ванину интонацию. — У нас что, кроме тебя, мудака, мало подозреваемых? А Антон Твеленев? А покойный Каликин с сокурсниками? А полоумный Герард, сын запрещенной дочери Тыно? А ее, мягко говоря, бойфренд, чтобы не сказать е…рь? Их фотографии ты показывал? А ведь сидишь, дыхалку свою курносую чуть не до потолка задрал от гордости: брошку он видите ли нашел! И что?
Трусс замолк, в угрюмой тишине походил по кабинету, сел рядом с Иваном, сказал примирительно:
— И чтобы, пока не родишь чего-нибудь дельного, мы голоса твоего больше не слышали. Лады? Договорились. На чем я остановился? Вернее, на чем ты меня беспардонно перебил?
Каждый ответил не сразу, так что Труссу пришлось его подтолкнуть:
— Ну?
— Я вас перебил на том, что вы взяли какого-то фигуранта за жопу у Вани из-под копчика.
При других обстоятельствах Иваново хамство могло всех развеселить, но не теперь.
Ярослав Яшин только в удивлении вскинул брови.
Трусс реплику молодого сотрудника не услышал.
Мерин поторопился озвучить то главное, что ему удалось вынести из долгих высказываний майора:
— Значит, Анатолий Борисович, я так понимаю: вы предлагаете продолжать расследование, невзирая ни на какие запреты генерала Кулика? Я правильно вас понимаю?
Трусс в любовной оторопи всплеснул руками и качнул из стороны в сторону головой.
— Севочка, будь я твоим учителем, не преминул бы тебя расцеловать, а, может, при этом и прослезился бы. Вот, Ваня, учись, как надо зрить в корень и с полуслова понимать старших товарищей.
— И это несмотря на то, что в таком случае мы неминуемо подставляем под удар Юрия Николаевича? — Не обращая внимание на ерничанье «старшего товарища» жестким фальцетом продолжил Мерин.
Трусс какое-то время смотрел на него, не мигая, при этом выражение его глаз постепенно менялось от умильно-благостного на безнадежно-трагическое. Затем он уронил голову на грудь, глубоко вздохнул и заговорил глухим голосом человека, только что столкнувшегося с жестоким предательством:
— Так, приехали. Выходит, рано я тебя целовал и обливался слезами. Ну что ж, не будем отчаиваться, начнем от печки, как говорится: терпение и труд все перетрут. Ты полагаешь, что, продолжив порученную нам борьбу с ворами и убийцами, мы тем самым подведем под монастырь любимого всеми, ненаглядного и непорочного нашего Скоробогатова Юрия Николаевича, которому высокое руководство что-то там запретило. Так?
Ответа не последовало.
— Нет уж, ты, будь любезен, открой варежку-то, совсем уж вопиющего в пустыне из меня не делай. Так или не так?
— Ну так. — Снизошел Мерин.
— А если без «ну»?! — Было похоже, Трусс разозлился не на шутку. Даже много лет бок о бок работавший с ним Ярослав Яшин вскинул удивленные глаза: это что-то новенькое.
— Не слышу. Так? Или не так? — Анатолий Борисович повторил вопрос почти спокойно.
— Так, — пролепетал руководитель следственной бригады.
— Та-а-к, прекрасно: подведем под монастырь. А НЕ продолжив порученную нам работу, — он жирно выделил отрицание «не», — и тем самым предоставив ворам и убийцам для удобства их дальнейших похождений зеленую улицу — этим мы нашего святого Юрия Николаевича под монастырь не подведем? Так?
— Нет, не так! — не стал на этот раз отмалчиваться Мерин, — ему запретили, ему Кулик приказал, я знаю, не могу сказать от кого, но точно знаю, как он может выше головы?., если генерал Кулик… если запретили…
— Очень хорошо, — совсем уже спокойно, даже как-то весело подхватил Трусс, — генерал Кулик Александр Остапович запретил себе подчиненному полковнику Юрию Николаевичу Скоробогатову даже упоминать, не токмо использовать имя нашего главного фигуранта. Теперь скажи: он что, сам придумал этот запрет? Нет, конечно. На кой ему головная боль. Ему приказали запретить, и он тут же приказал запретить. Хороший поступок законопослушного верноподданного, недаром он молодой генерал, еще пара подобных запретов — будет генералиссимусом. В отличие, кстати, от Скорого, который вдвое его старше и в «эн» раз умнее. Генерал-полковник Тыно приказал генерал-майору Кулику, тот — полковнику Скорому, Скорый — тебе, ты — нам с Ваней и вот с Яшей. Все очень просто: у каждого свои резоны. Дальше цепочку продолжать? Пожалуйста: мы с Ваней и вот с Яшей, как ступеньки на субординационной лесенке самые низшие, ниже не бывает, приказывать нам некому, всех очень внимательно выслушаем, со всеми безоговорочно согласимся и, послав по известному адресу ляжем отдыхать, а проснувшись спозаранку, займемся не тем, что предписано вышерасположенными ступеньками, а тем, что соответствует нашему собственному представлению об исполнении долга (прости за высокопарность, самому противно), а ты, как ступенька из нас самая непонятливая и честная, будешь до скончания века размахивать руками, бунтовать и выкрикивать демагогические лозунги в поиске правды-матки, в то время как ворье будет отмечать свои победы в хороших ресторанах хорошими напитками.