Куда подевались все мамы? - Дэвид Олсон

Дэвид Олсон

Куда подевались все мамы?

1

Бесплатная доставка по городу

Разум д-ра Бэклунд запечатлел звук – отдаленный, требовательный, раздражающий. Это был будильник, стоящий всего лишь в полуметре. Просыпаясь, она протянула руку к источнику звука на ночном столике у кровати, смахнула тюбик крема на пол и, нащупав, наконец, кнопку будильника, почувствовала облегчение тишины. Часы показывали 4.30 утра.

Она заснула всего лишь на два часа. С наступлением менопаузы сон не приходил долго. В обычных обстоятельствах в такое неуютное время шансы заснуть снова были бы равные, но не сегодня! Адреналин уже заставил забиться сердце. Почувствовав возбуждение, она села, включила свет, подобрала тюбик крема с пола и сверила время на наручных часах. Самое позднее, она могла подъехать туда в 6.15, оставалось час сорок пять минут. Доехать можно за двадцать пять минут, но на автострады Лос-Анжелеса особо полагаться не стоит – пусть будет час. Медлить не стоит.

Д-р Бэклунд была уже в годах. Одежда еще с вечера была аккуратно сложена в ванной. С минуту она постояла перед зеркалом, протирая глаза, длинные седые волосы свешивались по одну сторону лица почти доходя до талии. Теперь она окончательно проснулась. Уже более пятнадцати лет ей не удавалось спокойно высыпаться хотя бы в течение одной недели, но на ее работе это не отражалось.

В университете д-р Бэклунд проводила только шесть часов в день, но ее мозг работал по пятнадцать-восемнадцать часов в день в течение всей недели; отдыха не было. Расчесывая волосы, она продолжала обдумывать теории, которые разрабатывала в течение ряда лет – теории, основанные на медицинских исследованиях – почему менопауза влияет на способность засыпать. Идя по мягкому ковру в соседнюю комнату, она размышляла над идеями д-ра Эрхайма из Гетингемского университета.

Включив подогреватель детского питания, она заметила, что ребенок в колыбельке зашевелился. ‘Колыбелька’ представляла собой корзину, выстланную переливающимся голубым атласом с отделкой розовой бархатной лентой. Великолепие колыбельки вершило ее содержимое, как редкого драгоценного сокровища – именно на такой эффект рассчитывала д-р Вэклунд, работая над ней долгими вечерами. Ее маленькие ‘постояльцы‘, как она их называла, были драгоценностями. И к тому же, редчайшими. Все мысли о теории д-ра Эрхайма враз улетучились, когда она вынула из колыбельки двухнедельного младенца, прижала его на минутку к себе и положила на пеленальный столик. Ей приходилось держать в своих руках сотни, а может и тысячи младенцев за время работы гинекологом, и все равно это волновало как чудо.

Ребенок был темнокожим, с черными как уголь глазами. И именно бархатистость этого цвета, передающая текстуру кожи, влекла как магнит кончики ее пальцев. Неделю назад ее посетила мысль о том, что невозможно было бы даже белому расисту остаться таковым, случись ему держать на руках этот сверток. Для нее две недели присутствия маленького темнокожего ‘постояльца‘ стали воистину волшебным открытием. Ее собственные дети были белыми, как и все остальные младенцы, которые побывали в этой комнате.

Перед тем как сменить пеленку, д-р Бэклунд положила ребенка на весы и занесла его вес в книгу записей. Она также прослушала сердце и легкие стетоскопом, проверила глаза и уши, рефлексы и мышечный тонус. На каждого ‘постояльца‘ велась своя медицинская карта, где данные такого рода отмечались на стр. 87. Сняв ребенка с весов, д-р Бэклунд подняла его лицом к себе и, любуясь, сказала: «Да, черненький – это так прекрасно!»

Умело перепеленав малыша, она дала ему бутылочку, и, баюкая, медленно стала ходить с ним по комнате. Ребенок ничем не отличался от подобных ему по возрасту. Если не считать того, что у него не было ни матери, ни отца, он выглядел обычным двухнедельным младенцем. И если все сложится удачно, проблема с родителями будет решена уже сегодня утром.

В то время как малыш энергично сосал содержимое бутылочки, д-р Бэклунд отметила про себя полную гармонию голубых оттенков атласа, которым была отделана колыбелька, и штор. Комната была прекрасно декорирована в дамском стиле, свойственном ее дочери, которая жила здесь до своего замужества. Комнат в доме было так много, что д-р Бэклунд была очень рада, что хоть этой нашлось применение. Утолив первый голод, младенец начал сосать медленнее, а затем и вовсе без интереса жевать соску. «Никаких сегодня игр с соской, дружочек», – сказала она и, подняв его торчком себе на плечо, мягко похлопывала по спинке, пока он не отрыгнул.

Закончив все приготовления, д-р Бэклунд открыла парадную дверь. Ее красно-коричневый Катласс Сьюрпим, припаркованный накануне ко входу, стоял готовый к выполнению своей миссии. Убедившись, что никто не наблюдает за нею, она понесла большую плетеную корзину к машине. Именно такие корзины обычно использовались как колыбельки, и именно в них она увозила младенцев. Их стало очень непросто доставать, в обиход все больше входили прямоугольные пластиковые контейнеры. Ей пришлось потратить полдня, объезжая магазины, пока наконец она не нашла то, что ей было нужно, в небольшом магазине хозяйственных товаров в Кулвер-сити. Она купила все шесть штук, что были в наличии. Казалось, странно, что она придает такое значение плетеной корзине. Картонная коробка, пластиковая ванночка или сумка для младенцев тоже бы подошли; но нет, это должна быть плетеная корзина. Может потому, что корзина, по ее мнению, соответствовала событию – или может оттого, что она сама была верна традициям? А может, ей нравилось создавать ореол таинственности? Или таким образом она оставляла ключ к разгадке и хотела, чтобы все раскрылось?

Подушка, на которой лежал младенец, была из чистого пуха и выполняла определенную практическую функцию: поролоновые подушки служили бы просто матрацем, а пуховая подушка была как гнездышко. Сверху младенец был укрыт белоснежным вязаным одеяльцем, больше для красоты, чем для тепла.

Заботливо пристроив корзину на заднем сиденье, д-р Бэклунд выехала на автодорогу Роксбэри в сторону Бульвара Заходящего солнца. Она проживала в районе, где жили состоятельные люди, просыпающиеся поздно, и единственным, кто видел ее отъезд, был мистер Вильямс, которому надо было успеть к раннему рейсу. Видели ее и на автостраде; те, кто спешил на работу к 6 или 6.30, были уже в пути.

Дорога до поворота на бульвар Сентури заняла тридцать пять минут. Д-р Бэклунд свернула на бульвар точно так же, как она это делала по пути в международный аэропорт Лос-Анжелеса, только на этот раз она повернула налево. Двигаясь по бульвару, ей вдруг пришло в голову, что она оказалось в другой цивилизации, даже в другой стране, так все вокруг отличалось от того, где она жила и работала. В ее мире деревья и растительность по краю дорог была буйной, выглядела здоровой и пышной, создающей и тень и красоту; здесь же немногочисленные деревья, словно извиняясь за свое существование, стыдились своего жалкого вида и хотели снова спрятаться в землю, из которой они с таким трудом пробились.

У светофора на Иглвуд она бросила взгляд на клочок бумаги на соседнем сиденье: Преподобный и миссис Майлз Клинтон, 3802 Запад 109-я улица. Запомнив накануне план этого района, ей не было нужды особо в него вглядываться, и поэтому она повернула направо на Прайри так естественно, как будто она там проживала.

109-я была улицей небольших старых домиков, изношенных не столько от старости, сколько из-за частой смены владельцев, которым было все равно, где они живут. В доме, что снимали Клинтоны, они были единственными, кто жил здесь уже пять лет. В квартале 3802 Клинтоны появились семь лет назад, через три дня после того, как Майлз принял предложение занять должность пастора в баптисткой церкви Св. Грейс, его первого прихода. Преподобный Клинтон был энергичным пастором, превосходным пастырем для своей паствы и лидером общины. Но бесплодным. Не имея возможности завести детей, за неделю до этого Клинтоны начали процедуру усыновления ребенка из Вьетнама. А сегодня Клинтоны еще спали, когда д-р Бэклунд медленно проехала мимо их дома, повернула за угол и припарковала машину за гаражом.

Приступая к самой нервозной части операции, д-р Бэклунд быстро сняла корзину с заднего сиденья и поставила ее на то, что когда-то было дорожкой к дому. К белому одеяльцу был пришпилен конверт. Вынув из бардачка аэрозольную упаковку пены для бритья, она нанесла ее на заднюю номерную табличку машины. Пена скроет номер на время и опадет, как только машина наберет скорость на шоссе. Ее сердце тяжело стучало, когда она поспешно приблизилась с корзиной в руке к парадной двери Клинтонов и опустила ее на крыльцо. А вдруг кто-нибудь откроет дверь? Что если будут задавать вопросы, а она не найдет, что ответить? А вдруг ее узнают? Она нажала дверной звонок, повернулась, поспешила назад к машине и тотчас же отъехала.