Мадам Поммери. Первая леди шампанского брют - Ребекка Розенберг

Он тяжело вздыхает, его толстый живот колышется.

– А потом – зип-зап-зуум. Три пули пробивают окно и попадают в висок трем офицерам. Девочки визжат и бегут наверх. Я бросился на генерала и повалил его на пол.

– Какой ужас. – Меня терзает чувство вины, ведь это я передала доктору Анруа слова Шахерезады.

Стальные глаза генерала не отрываются от моего лица.

– Продолжайте, Вольф.

– Офицеры выбегают на улицу. Пули летят с обеих сторон, стреляющих не видно, просто пули свистят в воздухе и кричат раненые солдаты. – Голос Вольфа дрожит от напряжения. – Тринадцать офицеров погибли, даже не зная отчего.

Содержимое желудка рвется наружу, и я подбегаю к ведру. Меня тошнит, у меня все горит внутри. Опираясь на колени, я поднимаю голову, чтобы она не кружилась.

– Нет, нет, нет, так нельзя. – Чувствуя новый приступ тошноты, я прижимаю к губам кулак.

– Вы в самом деле не знали, да? – спрашивает генерал.

– Да поможет всем нам Господь! – отвечаю я. Лицо генерала смягчается.

– Ступайте и отдохните, мадам Поммери. Такие женщины, как вы, слишком нежные для войны. – Он уходит к себе, и Вольф следует за ним.

Я качаю воду и мою липкие руки лавандовым мылом, но никакое мыло не может смыть кровь с моих рук. Меня уже тошнит от наших умных планов. Война представляется мне такой хитроумной игрой амбиций и воли нескольких человек, которая продолжается, пока люди не погибнут ради чьей-то победы.

27

Поднять большой шум

Сердитые голоса, звучащие из покоев генерала, заставляют меня сидеть несколько ночей, прижав ухо к стене. Я записываю немецкие слова, чтобы потом перевести их и понять смысл. Когда у меня появляется уверенность, что я более-менее все поняла, меня охватывает паника. Morgen. Завтра.

Мне нужно предупредить доктора Анруа и «вольных стрелков». Я тайком выхожу из дома в морозную ночь.

Прохожу мимо мелких могил на склоне холма Бют-Сен-Никез, мрачном напоминании о моих грехах, в которых я исповедалась отцу Питеру. Зимние дожди скоро покроют холмики молодой травой. Отыскиваю карликовый бук и поднимаю куст, прикрывающий вход. Но в крайерах я не вижу света и не слышу голосов. Значит, «вольных стрелков» внизу нет.

Торопливо возвращаясь в город, я обдумываю ситуацию. «Вольные стрелки» могут быть в конюшнях или возле обоза с провиантом либо поджигают солдатские палатки или казармы.

Впереди меня в длинных курятниках, переоборудованных под казармы, в окнах ярко горят фонари. Я гляжу на часы и вижу, что уже давно за полночь, но сотни немецких голосов терзают мой слух.

Два солдата охраняют распахнутые двери. За ними я вижу доктора Дюбуа, который был арестован три недели назад. Кажется, он перевязывает солдатам раны. Какая ирония – ему приходится лечить то, что наносим мы сами.

Глотнув для храбрости холодный ночной воздух, я при ярком лунном свете иду к курятникам. Солдаты вскидывают на меня ружья. Halt, стой – единственное слово, какое я различаю.

Доктор Дюбуа бежит ко мне и кричит:

– Sie ist meine Krankenschwester. Она моя медсестра.

Солдаты машут мне винтовками, чтобы я зашла внутрь. В казармах пахнет потом и едким запахом гниющей плоти. Но я не вижу ран, просто сотни солдат в синих, зеленых и серых мундирах с закатанными рукавами выстроились между коек в линию до дальнего конца курятника, где работает еще один доктор в белом халате.

Дюбуа шаркает впереди меня, еле поднимая ноги. Его плечи поникли, и это так не похоже на него.

– Мне просто не верится, что вы здесь. – Хриплым голосом он объясняет мне, что лежит на тележке. – Наполните цилиндр лекарством, затем вставьте поршень и навинтите иглу.

Он поворачивается к следующему солдату и протирает спиртом его руку. Хватает приготовленный шприц и вонзает иглу.

– Der Nächste, следующий.

– Они не понимают по-французски?

– Они с севера. – Он качает головой.

– От чего это лекарство? – Я осторожно наполняю стеклянные шприцы и кладу на поднос.

– От оспы. – Он жестом подзывает следующего солдата. – Генерал Франц обнаружил случаи заболевания и телеграфировал в Пруссию, чтобы прислали вакцину.

– А как же мы? – Я наполняю последние шприцы на первом подносе.

Он качает головой.

– Тут даже для них не хватит. – Он протирает руку следующего солдата.

– Там доктор Анруа? – Я начинаю навинчивать новые шприцы. – Где же прусские доктора?

– Погибли при нападении на «Альгамбру». – Он смачивает спиртом вату. – Немцы оставят тут и вас, раз уж вы попали сюда. Зачем вы пришли?

Я тянусь к его уху.

– Завтра генерал конфискует во всех домах оружие. Мы должны предупредить всех, чтобы они успели спрятать его.

Лицо и руки следующего солдата покрыты красными пятнами, наполненными молочной жидкостью. Дюбуа прижигает их спиртом и делает укол. Я отшатываюсь, когда солдат проходит мимо.

– Скорее уходите отсюда, иначе они вас не выпустят, – шепчет Дюбуа. – Я отвлеку их, а вы бегите.

Он поднимает шприц кверху, к свету фонаря, и стучит по нему пальцем. Затем, кивнув мне на дверь, с силой вонзает иглу в плечо следующего солдата. Тот орет, хватается за больное место и бьет Дюбуа.

Охранники бегут разнимать драку, а я ныряю в ночь, с ужасом ожидая, что за мной будет погоня.

* * *

Я стучу в окно, и мадам Дюбуа отодвигает занавеску. Ее ночной чепец сбился набок. Через мгновение она появляется в дверях в ночной рубашке.

– Мадам Поммери, что вы делаете на улице так поздно? – Ее круглое лицо сияет в лунном свете. Как я скучаю по этому лицу, но для сантиментов нет времени. Я подробно объясняю нашу задачу.

Сначала мы обходим наших приютских дам и говорим, чтобы они спрятали подальше все ружья, оставив лишь одно-два, какие не жалко отдать солдатам, иначе у тех возникнут подозрения. Мы просим их сообщить об этом соседям и родственникам. Все понимают важность сказанного, и никто не отказывается.

Утренний туман окрашивается лучами восходящего солнца, когда я обнимаю на прощание мадам Дюбуа у дверей ее дома.

– Не забудьте спрятать ваши собственные ружья, – напоминает она мне.

Через несколько минут я отпираю ключом с шатленки боковую дверь и тихонько прохожу в салон. Взяв из ружейного ящика два охотничьих ружья Луи вместе с патронами, я иду на цыпочках вверх по задней лестнице; она скрипит и стонет, а мое сердце трепещет. Если меня сейчас застукают, то сразу поймут, что я шпионила за ними.

В моей комнате звук ритмичного дыхания и запах лаванды успокаивают нервы. Луиза спит в моей постели вместе с Феликсом, свернувшимся возле ее локтя. Я