Мадам Поммери. Первая леди шампанского брют - Ребекка Розенберг

ужин в его покои, – что необычно, поскольку он всегда ужинает в офицерами, – я прошу Ивонну приготовить что-то особенное, а она лишь цокает языком и неодобрительно морщится.

– Они прожорливые, как крокодилы.

Не одна она так считает. Приютские дамы ворчат, что у пруссаков аппетит вдвое больше, чем у французов. Наши сады стоят голые, а загоны для кур почти пустые.

– Попросите Дамá, чтобы он принес вам утку из Сен-Реми, – говорю я ей. – Желудок мужчины должен быть полным перед тем, как я скажу ему мою просьбу. – А я хочу, чтобы он отпустил Луи. Мне нужно вылечить сына.

Я тщательно одеваюсь, укладываю волосы в шиньон и наношу Crème Céleste, чтобы смягчить морщинки тревоги, прорезавшие мое лицо. Надеваю одно из платьев для особых случаев, которые придумал для меня Юбине, – с пышным турнюром из сапфирного шелка и слоями плиссированных оборок. Никакого сравнения с обыденными платьями, в которых я работаю.

В семь часов Шанталь несет поднос с ужином, а я – шампанское «Поммери» в ведерке со льдом. Стучу в дверь генеральских покоев.

– Генерал Франц, мы принесли вам ужин. – От восхитительного аромата у меня урчит в животе, но эта утка не для нас. Наша еда – только луковый суп и хлеб, городской рынок опустел, все сжирают прусские солдаты, а их двести тысяч.

Генерал открывает дверь и отступает в сторону, пропуская нас. Он в рубашке и панталонах. Я мельком оглядываю комнату – она изменилась. Высокие сапоги генерала стоят возле гардероба, на ночном столике стопка немецких книг, на каминной полке семейные фото в рамках – как будто он здесь живет, а я его служанка. Большая карта Франции, помеченная крестиками южнее Парижа, лежит на столе.

– О, сейчас я уберу. – Он переносит карту на консольный столик. – Я совсем забыл про ужин, но он пахнет так соблазнительно, что у меня текут слюнки.

Шанталь сервирует стол – блюдо с выпуклой крышкой, лиможский фарфор и столовое серебро. Сегодня мне ничего не жалко для генерала. Шанталь приседает в реверансе и уходит.

– Почему бы вам не поужинать со мной? – Он заглядывает под крышку.

– Благодарю вас, но я ужинаю с дочкой. Она на карантине, потому что многие сироты болеют оспой. – Я кручу бутылку и со вздохом удаляю пробку. Мои ноздри ловят фруктовый аромат. – Это шампанское пахнет как после завершения сбора урожая, когда птицы клюют оставшиеся на лозе ягоды, словно женщины, собирающие на поле зерно после уборки.

– Я всегда думал, что те женщины сумасшедшие.

– О нет, – говорю я, наливая ему бокал. – Тем оставшимся на поле зерном они кормят зимой свои семьи. По-моему, это благородное дело – не дать пропасть тому, что даровал Господь. – Я подаю ему бокал.

– Выпейте со мной бокал шампанского. – Он показывает жестом на стул возле стола.

– Это приказ? – шучу я, хотя тут же раскаиваюсь в этом, глядя на его нахмуренные брови.

– Просьба. – Он гладит длинную бороду.

Я наливаю себе и говорю тост.

– À la paix. За мир.

– Zum Sieg. За победу. – Он пьет шампанское.

На его письменном столе я замечаю фотографию в рамке.

– У вас очень красивая дочь.

– Моя жена. – Он тяжело вздыхает. – Принцесса Мария Шварцбург-Рудольштадтская. Ей только что исполнилось двадцать лет, и она сейчас одна дома с нашим новорожденным сыном и моими другими детьми. – Он допивает остатки шампанского. – Конечно, не совсем одна. В замке полно слуг. Но она не такая, как вы.

– Да, конечно, не такая. Я не молодая принцесса и не богатая.

– Одни люди рождаются с титулами, другие создают их сами, – говорит он.

Я снимаю крышку и кладу на его тарелку хрустящие ломтики утки и крошечные жареные картофелины с гарниром из красных ягод.

– Утка аль-оранж, утка с апельсином, плод с апельсинового дерева в Сен-Реми.

Глаза генерала влюбленно глядят на тарелку, глубокие морщины возле усов слегка разглаживаются. Потом он фыркает.

– Что такое, генерал?

– Французы готовят лучшие в мире блюда. Зачем мы враждуем? – Он кладет в рот кусочек утки и улыбается, глаза сияют от удовольствия.

– Вот именно. – Время высказать ему мою просьбу. – Генерал, я хочу попросить об одолжении. Среди заключенных распространяется оспа. Кажется, Луи еще здоров. Мне хотелось бы сделать ему прививку.

Он медленно жует, берет еще кусочек. Я наливаю ему шампанского, набравшись терпения. Но когда он берет новый кусок, я не выдерживаю.

– Пожалуйста, генерал. Луи мой единственный сын. Если он умрет, мы с Луизой останемся одни.

– Никакой вакцины не осталось, мадам Поммери. Мы не успели оглянуться, как она закончилась. – Генерал пьет шампанское.

Надежда покидает меня, и я бессильно опускаю руки.

– Вы выглядите такой же усталой, как я сам, – говорит он.

Я заправляю в шиньон выбившуюся прядь волос.

– Невежливо говорить женщине, как она выглядит.

Он вытирает бороду салфеткой.

– Невежливо и поправлять манеры гостя.

Убирая посуду, я делаю последнюю попытку.

– Тогда отпустите Луи, пока он не заболел.

Генерал прикуривает длинную трубку со сладким табаком.

– Я не могу освободить вашего сына, поскольку у меня есть основания предполагать, что он главный у «вольных стрелков».

– Но Луи не… – Мой голос обрывается, потому что не хочет произносить ложь. Луи снова уйдет к «вольным стрелкам», как только будет в состоянии. – Генерал, болеют мои сироты. Болеет одна из наставниц. Скоро мы все заболеем. – Мои веки невольно опускаются. Я предаю Луи, но ничего не могу поделать. – Пожалуйста, выпустите докторов, чтобы они могли нас лечить.

– Без вакцины доктора ничем не смогут вам помочь. – Генерал складывает салфетку на столе. – Теперь оставьте меня, я должен отдохнуть.

Я с трудом дотащила поднос до кухни; у меня ослабели руки. Сколько еще нам жить пленниками в собственном городе? И мне в моем милом сердцу доме? Что я ни пытаюсь сделать, ничего не выходит.

* * *

Слава Богу! Генерал Франц выпустил докторов из тюрьмы, чтобы они отделили больных от здоровых.

Приютская дама помогает мне перевести приют на карантин. Мы снимаем постельное белье с коек и взамен стелем простыни и одеяла из наших домов.

После осмотра детей изолируем больных в спальнях девочек, а здоровых девочек переводим в комнаты мальчиков. Я никогда не заходила в те комнаты, потому что о мальчиках заботились монахи. Но теперь я увидела, как там сурово и безрадостно – холодные каменные полы, ряд маленьких окон и унылые оштукатуренные стены. И тишина. Смертельная тишина.

За окнами я вижу белую лохматую голову Дамá. Он наклонился над кипящим котлом и помешивает в нем лопаткой – стерилизует одеяла в монашеском дворе. Приютские дамы нехотя берут у Дамá