Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

лет десять старался победить предубеждение Наполеона, предубеждение более чем несправедливое. Странное было бы средство спасти друга, утверждая его виновность! А Жюно до самой смерти остался истинным другом Шарля и во многих случаях принимал от него помощь, особенно в первые два года по возвращении из Египта. Если бы Жюно разыгрывал роль труса, что не шло к его характеру, то Шарль, который был не ангел, по крайней мере перестал бы видеться с ним. По всему выходит, что это неправда.

Что же касается охлаждения дружбы Наполеона к Жюно после этих известий, то я, право, не знаю, чем бы еще мог император доказать ее! Сделать его королем, как своих братьев?.. Кто из товарищей Жюно был осыпан милостями, богатством и достоинствами так, как он? Жюно не имел маршальского жезла, но Бурьен глубоко ошибается, приписывая этот род неблаговоления своей причине. Жюно был губернатором Парижа: это важнейшая из должностей во Франции, да еще с той властью, какую имел он; после он был генерал-губернатором Португалии с властными полномочиями вице-короля, выполнял множество поручений, серьезных и важных. В 7-м томе своих Записок Бурьен называл Жюно любимцем Наполеона. Надобно же быть согласным с самим собой!

Из семейства Бонапарт лишь одна особа не могла молча перенести, что Наполеон простил Жозефину: это была госпожа Леклерк. Она разгневалась чрезвычайно. Летиция Бонапарт также осталась не очень довольна, но, по крайней мере, молчала. Жена Жозефа, всегда добрая, не вмешивалась никогда и ни во что. Госпожа Бачиокки не стесняла себя и показывала все неприязненное презрение; зато и невестка терпеть не могла ее. Кристина, ангел доброты, следовала примеру супруги Жозефа. Каролина была еще так молода, что ее мнение не могло ничего значить. Что же касается братьев, они находились в состоянии открытой войны с госпожой Бонапарт и не скрывали этого. Даже юный Жером (ему было тогда едва пятнадцать лет) хотел принадлежать к оппозиции семейства и язвил, сколько доставало у него голоса; только он забывал об этом, когда в маленьком саду при доме на улице Шантерен бегал за хорошенькой своей полусестрою, как называл он Гортензию Богарне. Прелестные голубые глаза и белокурые волосы легко кружили ему голову, уже и тогда весьма легкомысленную. Госпожа Бонапарт, несмотря на то что деверь ее был еще ребенок, тотчас после примирения стала рассчитывать на него, а не на Луи (это советовал ей Бурьен, первый советник ее во всех делах). Но против нее действовала сильная партия, предводительствуемая Люсьеном, и потому Жером понял, что ему не следует отдавать свое сердце за фиолетовые глаза и белокурые локоны, которые, впрочем, после совершенно пленили брата его.

Как скоро семья обнаружила план Жозефины, с этим планом случилось то, что всегда случается с предприятиями, открытыми прежде исполнения: он не удался. Использовали такие средства, что Жером обратился к выгодам семейства и уже никогда не переставал действовать против Жозефины. А надо еще сказать, что в то время он соединял в себе всю ветреность, все безрассудство и легкомыслие своего семейства. Это был верный портрет сестры его Полины в мужском обличье — в них обоих не было ничего общего с характером шести других.

Трудно выразить, какую беспорядочную жизнь вели мы в продолжение трех недель со дня приезда Бонапарта из Египта и до 18 брюмера. В нашем доме истинное мучение составляли споры политические.

Однажды к маменьке приехали гости. Одна из дам начала разговор описанием своей встречи с генералом Бонапартом, который ехал к Баррасу.

— И для этого, — прибавила она с насмешливым смехом, — он поехал верхом, с адъютантами и двумя или тремя генералами в мундирах. Народ любит всякую театральность и кричит до упаду: Да здравствует генерал Бонапарт! Да здравствует победитель Италии! И кто, как вы думаете, присоединяет свой голос к крикам толпы? Вот этот господин!

Она указала на герцога Лораге, который в шестьдесят лет одевался как двадцатипятилетний юноша, и постоянно смешил нас.

— Как, сударь! Вы кричите: да здравствует кто-нибудь, а не король? — воскликнула госпожа Сен-Сандоз с величайшим негодованием.

— Позвольте, позвольте, выслушайте меня! — отвечал Лораге, и дряхлое лицо его высунулось из широкого воротника и кисейного жилета в цветочках, подбитого бледно-розовой тканью. — Я не запираюсь: кричал, да, кричал; но божусь, как благородный человек, я кричал не один… мой кузен директор…

— Ну, только этого недоставало! — воскликнула мать моя. — И он кричит да здравствует Бонапарт!..

В это самое мгновение растворилась дверь и слуга доложил о приезде Жозефа Бонапарта. Сначала все смутились. Жозеф тотчас увидел, что приездом своим прервал какой-то разговор о его брате; но в тогдашних обстоятельствах это было всего естественнее. Мысль эта могла ободрить нас; к тому же Жозеф был умен, добр и галантен в обращении. Однако все смутились.

Не один раз уже упоминала я, что мать моя в совершенстве умела управлять своей гостиной и показывала это искусство особенно в подобных случаях. Она тотчас обратилась к Жозефу.

— Правда ли, что ваш брат выехал сегодня поутру верхом и что народ встретил его криками ура? Эти господа рассказывали мне что-то подобное в ту самую минуту, как вы вошли…

Жозеф отвечал, что брат его точно выехал утром верхом, хотел совершить большую прогулку и потом ехать на обед к Баррасу.

— Но, — прибавил Жозеф с движением братской гордости, которая сделала еще более красивым его прекрасное лицо, — парижский народ так же любит свободно показывать свою любовь, как грубо выражать свою ненависть. Он любит моего брата, и всякий раз, лишь только генерал (по возвращении из Египта) показывается на публике, его встречают, как сегодня утром, такими шумными изъявлениями народной любви, что он отказался от прогулки и заперся дома, несмотря на то что осеннее солнце золотит пожелтевшие листья. Я скоро увезу его в деревню.

— Я думаю, это будет хорошо и для него, и для нас, — сказала госпожа Лостанж.

Жозеф сделал вид, будто не слышит ее, и попросил мать мою в другую комнату.

— Для чего сказали вы это? — спросил госпожу Лостанж один из мужчин.

— А что ж такого? Что за важную вещь сказала я ему? — возразила эта любезная женщина, обратив к вопрошающему свое лицо, прелестное, милое и веселое. — Он был бы глупец, если б рассердился на то, что я сказала; а Жозеф не такой, потому что любит музыку.

Она села к моему фортепиано, и пальцы ее начали летать по клавишам.

— Госпожа Леклерк! — объявил камердинер, отворяя двери, когда госпожа Лостанж только начинала небольшую итальянскую арию[37].

Госпожа Леклерк подошла к ней, просила ее