Поверженный Рим - Сергей Шведов

– Рано или поздно, император должен будет возвратиться в Константинополь, – осторожно начал сенатор Пордака, – ибо ситуация на востоке империи усложняется. К сожалению, божественный Гонорий слишком юн, чтобы управлять столь обширными землями, да еще в наше непростое время.

– Но император Феодосий очень скоро назовет имя достойного человека, который станет префектом претория и опекуном юного Гонория, – горячо возразил квестор Саллюстий.

– Если таким человеком будешь ты, высокородный Саллюстий, то я приму это назначение с восторгом, – криво усмехнулся Пордака, – но ведь выбор императора может быть и менее удачным. И мы окажемся в весьма непростом положении.

И пока Саллюстий соображал, как ему расценивать слова Пордаки, то ли как насмешку, то ли как признание его немалых заслуг перед империей, слово вновь взял высокородный Перразий:

– Я думаю, мы можем предложить божественному Феодосию подходящую кандидатуру на должность префекта претория.

– Кого ты имеешь в виду? – спросил Пордака.

– Сиятельного Сальвиана, – склонил голову Перразий перед седым ветераном, сидящим рядом.

Сальвиан был, бесспорно, опытным военачальником и далеко не глупым человеком. К сожалению, годами он недалеко ушел от шестидесятилетнего Пордаки. А империи здесь, на западе, нужен был очень энергичный человек, умеющий если не побеждать варваров, то хотя бы договариваться с ними. Тем не менее Пордака выразил горячую поддержку кандидатуре, предложенной высокородным Перразием. Более того, вызвался переговорить с нужными людьми, которые сумеют повлиять на императора.

Однако, оставшись наедине с комитом Перразием, Пордака не скрыл от него своих сомнений по поводу магистра Сальвиана. Сальвиан слишком мелок для той роли, которую ему предстоит сыграть.

– А у тебя есть более крупная фигура под рукой? – обиделся на непоследовательного приятеля Перразий.

– Я бы поставил на Стилихона, – спокойно произнес Пордака.

Перразий был потрясен словами новоявленного сенатора настолько, что едва не захлебнулся вином. Возмущению его не было предела. Разве не высокородный Пордака сделал все от него зависящее, чтобы погубить сына Меровлада? Разве не он помог божественному Феодосию одержать победу над несчастным Евгением? А теперь вдруг выясняется, что все усилия, предпринятые в том числе и Перразием, были напрасны.

– Мне не нужен был Стилихон – ставленник Руфина, но я не откажусь от Стилихона – ставленника Феодосия, – разъяснил свою позицию Пордака. – Не забывай, что магистр пехоты христианин. Он родился в Медиолане от матери-римлянки. Интересы империи и Рима ему не менее дороги, чем императору. Он сильный человек, способный стать надежной опорой не только Гонорию, но и нам с тобой, Перразий. Что немаловажно. Я, например, собираюсь прожить еще лет двадцать. И не хочу, чтобы последние годы моей жизни были омрачены нашествием варваров.

– А Руфин? – напомнил Перразий.

– Руфин уже далеко не молод. Недалек тот час, когда он станет искать место, где приклонить голову. И Стилихон станет для него надежным прикрытием.

– Вряд ли Феодосий с тобой согласится, – с сомнением покачал головой Перразий. – Говорят, что император упрям, особенно когда дело касается вопросов веры. Недаром же он собирается в Рим, чтобы собственной рукой разрушить последний оплот римского язычества – храм Юпитера.

– Мне это не нравится, – покачал головой Пордака. – Дело ведь не в камнях, Перразий, а в людях. Люди, чего доброго, могут спросить с сыновей за чрезмерное усердие отца.

– Крещение спасло Феодосия от смерти, – напомнил сенатору комит агентов. – С тех пор император считает, что над ним простер руки сам Христос.

– Увы, люди частенько ошибаются в толковании воли небес.

В последнем Пордака имел возможность убедиться лично, когда приехал в Рим вслед за императором. Феодосий был явно недоволен тем, как выполняются его указы в отношении еретических культов. Он отстранил от должности старого интригана сиятельного Никомаха, пересидевшего на своем посту шестерых императоров, и выступил с горячей речью в сенате. Высокородный Пордака был среди тех немногих сенаторов, кто бурно аплодировал божественному Феодосию, обвинявшему римлян в приверженности к сатанинским культам, в казнокрадстве и интригах против императора. Феодосий отметил старания Пордаки и пригласил его в свою свиту. Пордака был польщен вниманием императора и при личной встрече выразил ему свое восхищение.

Впрочем, Феодосий пропустил его слова мимо ушей, зато взял красноречивого сенатора с собой в храм Юпитера. Это огромное, величественное здание на Капитолийском холме столетиями служило оплотом старой римской веры. Именно здесь консулы и императоры возносили хвалу небесам за дарованные победы. Именно здесь Юпитеру приносились жертвы. Именно здесь авгуры предсказывали будущее правителям империи, гадая по внутренностям животных. Еще каких-нибудь сорок лет назад верховного жреца храма, фламина Юпитера почитали как бога. Его в буквальном смысле носили на руках, дабы земной прах не осквернил ступней избранника небесного покровителя Вечного города Рима. Ныне храм был почти пуст. Гвардейцы Феодосия уже побывали здесь и выгнали из его стен всех служителей богомерзкого культа. Император, сопровождаемый пышной свитой, прошел к черному камню, предназначенному для гаданий. Камень еще дымился от жертвенной крови, и это обстоятельство привело Феодосия в ярость. Кто-то осмелился нарушить запрет, несмотря на кары, которые император грозил обрушить на головы ослушников.

– Кто позволил! – рявкнул Феодосий на растерявшихся чиновников.

– Я, – прозвучал под сводами огромного зала громкий уверенный голос.

Пордака, стоявший в первых рядах императорской свиты, сразу же опознал в человеке, возникшем словно бы ниоткуда, фламина Паулина. Фламин был стар. Его седые волосы и борода почти полностью скрывали иссеченное морщинами лицо, зато большие карие глаза горели огнем презрения и гнева. В руках у Паулина был посох. Он неожиданно ударил острием о мраморный пол и произнес раздельно и четко:

– Я фламин Юпитера словом, дарованным мне богом, проклинаю тебя, Феодосий сын Гонория, и пусть продлится мое проклятие до скончания веков. И пусть падет город Рим, отрекшийся от своих богов. И пусть ноги варваров затопчут римскую славу.

– Взять его! – крикнул Феодосий гвардейцам. Однако вмешательство солдат не понадобилось.

Паулин замер словно бы в предчувствии чего-то страшного и значительного, а потом рухнул рядом с алтарем, словно каменный кумир, сброшенный с постамента.

– Он умер, – сказал сиятельный Лупициан, склоняясь над телом фламина.