Поверженный Рим - Сергей Шведов

– Аквитания действительно так хороша, как об этом говорит Олимпий? – спросил с усмешкой рыжий рекс у сенатора.

– Это благодатная земля вполне способна не только накормить готов, но и стать для ваших детей новой родиной, – сказал Пордака. – Но вам никогда не утвердиться среди тамошних племен без поддержки империи. Вы ведь уже пытались осесть и во Фракии, и в Мезии, и в Панонии, но везде были чужими. Вас отторгала не империя, а население тех провинций, где вы пытались установить свои порядки. Вывод из этого следует самый простой, рекс Аталав: вы не умеете управлять другими племенами, в отличие от нас, римлян. Управление – это искусство, ему надо долго учиться. А у кого вам еще учиться, как не у нас.

– Ваша империя разваливается, Пордака, – с сомнением покачал головой Аталав.

– Она разваливается уже сотни лет, – усмехнулся сенатор, – но все равно продолжает стоять, ибо ничего лучшего никто пока что предложить не в силах. И менее всего это способны сделать вы, готы.

– Император Гонорий согласится признать меня своим зятем? – прищурился на словоохотливого собеседника Аталав.

– Он это сделает, – твердо сказал Пордака, – нравится ему это или нет.

– Хорошо, – кивнул Аталав, – готы покинут Италию и Рим, как только я получу от императора указ о своем назначении дуксом Аквитании.

– Ты его получишь через десять дней. Готовься к походу, дукс Аталав.

Иовий, Олимпий и Перразий молча выслушали отчет сенатора Пордаки о разговоре с верховным вождем готов. Претензии варваров нельзя было назвать чрезмерными. А их уход из Италии позволил бы Гонорию заняться наконец Африкой, ибо мятеж префекта Гераклиона грозил империи бесславным концом.

– Надеюсь, божественный Гонорий достаточно разумен, чтобы это понять, – с ноткой раздражения в голосе произнес Пордака. – Что же касается нас с вами, то мы сделали все возможное и невозможное, чтобы спасти империю и Рим.

– По моим сведениям, – негромко произнес Перразий. – Люди префекта Гераклиона уже прибыли в Испанию для переговоров с Гусирексом. Если вандалы вторгнутся в Африку, то выбить их оттуда будет крайне сложно.

– Гераклион просто сошел с ума, – скрипнул зубами Иовий. – Такие союзники, как вандалы, – хуже любого врага.

– Я надеюсь на тебя, сиятельный Олимпий, – пристально глянул в глаза магистра двора сенатор Пордака. – Делай, что хочешь, но через десять дней указ, подписанный императором, должен быть вручен рексу Аталаву.

– А епископ Амвросий? – напомнил Иовий.

– Если епископ хочет жить, он должен смириться, – холодно бросил Пордака. – Это не просто мнение одного сенатора, так думают все патрикии Рима. Так думает римский плебс.

Гонорий принял магистров сразу же по их прибытии в Ровену. Император выглядел умиротворенным. Трудно сказать, какие мысли бродили в этот момент в его голове, но Олимпия он выслушал, не перебив ни разу. Прежде такое случалось крайне редко. Возможно, испытания, выпавшие на долю империи, не прошли для него даром, и он наконец-то обрел столь нужные для правителя огромной империи качества, как выдержка и осторожность. К сожалению, первые же произнесенные Гонорием слова ввергли в уныние его преданных чиновников:

– А Рим все-таки пал!

– Ты о петухе говоришь, божественный Гонорий? – осторожно спросил Олимпий.

– Нет, магистр, я говорю о городе, – вздохнул император. – Рим пал в моих глазах, когда открыл ворота варварам. Вы все повинны в этом, патрикии.

– Но мы спасли империю, – осмелился возразить магистр пехоты Иовий.

– Это правда, – неожиданно согласился с ним Гонорий. – И именно поэтому я готов вас простить. Но не ждите от меня благодарности, патрикии. Ее не будет.

Император отвернулся от магистров и погладил нахохлившуюся птицу. Повисла жуткая пауза, во время которой Олимпия бросило в холодный пот. Он вдруг отчетливо осознал, что именно от этого невзрачного и не слишком умного человека зависит судьбы очень многих людей, в том числе и его, Олимпия, жизнь или смерть.

– Где указ, Олимпий?

Магистр двора, действуя словно сомнамбула, протянул императору кусок пергамента и перо. Божественный Гонорий бегло пробежал текст глазами, размашисто поставил подпись и, обернувшись к магистрам, произнес:

– Бедный Рим. Поверженный Рим.