Лирика 30-х годов - Борис Пастернак

Я — русский человек

Люблю на Кремль глядеть я в час вечерний.Он в пять лучей над миром засверкал.Люблю я Волги вольное теченье,Люблю сибирских рек задумчивое пенье,Люблю, красавец мой, люблю тебя, Урал.

Я — русский человек, и русская природаЛюбезна мне, и я ее пою.Я — русский человек, сын своего народа,Я с гордостью гляжу на Родину свою.

Она цветет, работает и строит,В ней стали явью прежние мечты.Россия, Русь, — могла ль ты стать такою,Когда б Советскою не стала ты?

Ты сыновей растишь — пилотов, мореходов,У крымских скал, в полуночном краю.Я — русский человек, сын своего народа,Я с гордостью гляжу на Родину свою.

Мир смотрит на тебя. Ты — новых дней начало.Ты стала маяком для честных и живых.И это потому, что слово — русский — сталоНавеки близким слову — большевик;

Что ты ведешь дружину молодуюРеспублик — Октября могучих дочерей.Я — русский человек, и счастлив потому я,Что десять есть сестёр у матери моей.

Как все они сильны, смелы и благородны!Россия, Родина, услышь слова мои:Ты потому счастлива и свободна,Что так же сестры счастливы твои;

Что Грузия в цвету, Армения богата,Что хорошо в Баку и радостно в Крыму.Я — русский человек, но как родного братаУкраинца пойму, узбека обниму.

Так говорит поэт, и так его устамиВеликий, древний говорит народ;Нам, русским, братья все, кто вместе с намиПод большевистским знаменем идет.

Могильные холмы сейчас я вспоминаю.Гляжу на мир долин, а в горле горя ком:Здесь русский лег, Петлюру поражая,Там украинец пал, сражаясь с Колчаком.

Поклон, богатыри! Над нами коршун кружит,Но мы спокойно ждем. Пускай гремит гроза.В огнях боев рождалась наша дружба,С тобой, мой друг киргиз, с тобой, мой брат   казах.

Как я люблю снега вершин Кавказа,Шум северных дубрав, полей ферганских зной!Родился я в Москве, но сердцем, сердцем связанС тобою, мой Баку, Тбилиси мой родной!

Мне двадцать девять лет. Я полон воли к жизни.Есть у меня друзья, — я в мире не один.Я — русский человек, я — сын социализма,Советского Союза гражданин!

Полюшко-поле

(Степная-кавалерийская)

Полюшко-поле,Полюшко, широко поле.Едут по полю герои,Эх, да Красной Армии герои!

Девушки плачут,Девушкам сегодня грустно, —Милый надолго уехал,Эх, да милый в армию уехал!

Девушки, гляньте,Гляньте на дорогу нашу,Вьется дальняя дорога,Эх, да развеселая дорога!

Едем мы, едем,Едем, а кругом колхозы,Наши, девушки, колхозы,Эх, да молодые наши села!

Только мы видим,Видим мы седую тучу, —Вражья злоба из-за леса,Эх, да вражья злоба, словно туча!

Девушки, гляньте,Мы врага принять готовы.Наши кони быстроноги,Эх, да наши танки быстроходны!

В небе за тучейГрозные следят пилоты.Быстро плавают подлодки.Эх, да зорко смотрит Ворошилов!

Пусть же в колхозеДружная кипит работа.Мы — дозорные сегодня,Эх, да мы сегодня часовые!

Девушки, гляньте,Девушки, утрите слезы!Пусть сильнее грянет песня,Эх, да наша песня боевая!

Полюшко-поле,Полюшко, широко поле.Едут по полю герои,Эх, да Красной Армии герои!

Николай Асеев

Мальчик большеголовый

Голос свистит щегловый,мальчик большеголовый,встань, протяни ручонкив ситцевой рубашонке!

Встань здесь и подожди-ка:утро сине и дико,всех здесь миров границасходится и хранится.

Утро сине и тихо,солнца мокра гвоздика,небо полно погоды,Сейма сияют воды.

Пар от лугов белесыйпадает под березы;желтый цветок покачивая,пчелы гудят в акациях.

Мальчик большеголовый,облак плывет лиловый,мир еще занят тенью,весь в пламенях рожденья.

Не уходи за этоморе дождя и света,чуй — кочаны капустышепчут тебе: забудься!

Голос поет щегловый,мальчик большеголовый,встань, протяни ручонкив ситцевой рубашонке!

Огненными вихрамисразу пять солнц играют;счастье стоит сторицей,сдунешь — не повторится!

Шелк это или ситец,стой здесь, теплом насытясь;в синюю плавясь россыпь,искрами брызжут росы.

Не уходи за этоморе дождя и света,стой здесь, глазком окидываясчастье свое ракитовое!

Из стихотворения «Город Курск»

Город Курск стоит на горе,опоясавшись речкой Тускорь.Хорошо к ней слететь в январеНа салазках с крутого спуска.Хорошо, обгоняя всех,свежей кожею щек зазяблыхощущать разомлевший снег,словно сок мороженых яблок,О республика детских лет,государство, великое в малом!Ты навек оставляешь следотшумевшим своим снеготалом.

Последний разговор

Володя!   Послушай!      Довольно шуток!Опомнись,   вставай,      пойдем!Всего ведь как несколько   куцых сутокты звал меня   в свой дом.Лежит   маяка подрытым подножьем,на толпы   себя разрядив      и помножив;бесценных слов   транжира и мот,молчит,   тишину за выстрелом тиша[23];но я   и сквозь дебри      мрачнейших немотголос,   меня сотрясающий,      слышу.Крупны,   тяжелы,      солоны на вкусраздельных слов   отборные зерна,и я   прорастить их      слезами пекусьи чувствую —   плакать теперь      не позорно.От гроба   в страхе      не убегу:реальный,   поэтусторонний,я сберегу   их гул      в мозгу,что им   навеки заронен.«Мой дом теперь   не там, на Лубянском,и не в переулке   Гендриковом;довольно   тревожиться      и улыбатьсяи слыть   игроком      и ветреником.Мой дом теперь —   далеко и близко,подножная пыль   и зазвездная даль;ты можешь   с ресницы его обрызгатьи все-таки —   никогда не увидать».Сказал,   и — гул ли оркестра замолкили губы —   чугун —      на замок.Владимир Владимирович,   прости — не пойму,от горя —   мышление туго.Не прячься от нас   в гробовую кайму,дай адрес   семье      и другу.Но длится тишь   бездонных пустот,и брови крыло   недвижимо.И слышу:   крепче во мне растетупор   бессмертного выжима.«Слушай!   Я лягу тебе на плечовсей косной   тяжестью гроба,и, если плечо твое   живо еще,смотри   и слушай в оба.Утри глаза   и узнать сумейродные черты   моих семей.Они везде,   где труд и учет,куда б ни шагнул,   ни пошел ты.Мой кровный тот —   чья воля течетне в шлюз   лихорадки желтой.Ко мне теперь   вся земля приближена,я землю   держу за края.И где б ни виднелась   рабья хижина,она —   родная,      моя.Я ночь бужу,   молчанье нарушив,коверкая   стран слова;я ей ору:   берись за оружье,пора, поднимайся,   вставай!Переселясь   в просторы истории,перешагнув   за жизни межу,не славы забочусь   о выспреннем вздоре я, —дыханьем миллионов   дышу и грежу.Я так свои глаза   расширил,что ихдаже облако   не заслонит,чтоб чуяли   щелки, заплывшие в жире,что зоркостью   я     знаменит.Я слышу, —   с моих стихотворных орбиткрепчает   плечо твое хрупкое:ты в каждую мелочь   нашей борьбывглядись,   не забыв про крупное.Пусть будет тебе   дорога одна —где резкой ясности   истина,что всем   пролетарским подошвам     роднаи неповторимая   единственно.Спеши на нее   и крепче держисьвплотную с теми,   чье право на жизнь.Еврей ли,   китаец ли,      негр ли,         русский ли, —взглянув на него,   не бочись,      не лукавь.Лишь там оправданье,   где прочны мускулыв накрепко сжатых   в работе руках.Если же ты,   Асеев Колька,которого я   любил и жалел,отступишь хоть эстолько,   хоть полстолько,очутишься   в межпереходном жулье;если попробуешь   умещаться,жизни, похлебку   кое-как дохлебав,под мраморной задницей   мещанства,на их   доходных в меру      хлебах:если ослабнешь   хотя б немножко,сдашь,   заюлишь,      отшатнешься назад, —погибнешь,   свернувшись,      как мелкая мошка,в моих —   рабочих      всесветных глазах.Мне и за гробом   придется драться,мне и из праха   придется крыть:вот они —   некоторые      в демонстрациимедленно   проявляют прыть.Их с места   сорвал      всеобщий поток,понес   из подкорья рачьего;они спешат   подвести мне итог,чтоб вновь   назад поворачивать.То ли в радости,   то ли в печалипанихиду   по мне отзвонив,обо мне, —   как при жизни молчали,так и по смерти   оглохнут они.За ихней тенью,   копя плевки, —и, что   всего отвратительней, —на взгляд простецкий,   правы и ловки —двудушья   тайных вредителей.Не дай им   урну мою      оплюнуть,зови товарищей   смело и громко.Бригада, в цепи!   На помощь, юность!Дорогу   ко мне      моему потомку!Что же касается   до этого выстрела, —молчу,   но молчаньем      прошу об одном:хочу,чтоб река революции   выстиралаэто единственное   мое пятно.Хочешь знать,   как дошел до крайности?Всю жизнь —   в огневых атаках      и спорах, —долго ли   на пол      с размаху грянуться,если под сердцем   не пыль, а порох?Пусть никто   никогда      мою смерть(голос тише —   уши грубей),кто меня любит,   пусть не смеетбрать ее…   в образец себе.Седей за меня,   головенка русая,на стихи былые   глазок не пяльи помни:   поэзия — есть революция,а не производство   искусственных пальм».…Смотрю   на тучу пальто поношенных,на сапогов   многое множество…Нет!   Он не остался      один-одинешенек.И тише   разлуки тревогой      тревожусь.Небо,[24]   которое нелюдимо,вечер   в мелкую звездь оковал,и две полосы   уходящего дыма,как два   раскинутых рукава.

Штормовая