Судный год - Григорий Маркович Марк

Молодой мужик, а на черепе ни одного волоска. Как бильярдный шар. Но уже через пару недель коротенький ежик на темени появился. Потом еще два на висках. Сейчас вот ходит весь кудрявый… Так вот, брат мой… Первый лечебно-диагностический центр открываем. На Невском, недалеко от Садовой. Кремы, шампуни, лазерная терапия для радикальной инкрустации и восстановления волос. Клиенты на шесть месяцев вперед… Насте, дочке нашей, второй год, няньку хорошую нашли, так что у Инульки теперь время появилось.

– Да-а, широкие у тебя интересы!

– Не у меня, а у нее. Не может дома сидеть без дела. А по мне, так и лучше… – Снова ныряет Спринтер в свой бумажник. И теперь не кривая ухмылка, а выпрямившаяся заразительная улыбка во все лицо. – А это Настенька… Смотри, она на меня очень похожа. Наверное, единственное, что от нас, Маркманов, останется… Видел бы ты, как она слушает музыку. Подрастет немного, и обязательно куплю беккеровский рояль.

История о беккеровском рояле – дед продал его за буханку хлеба в блокаду (вместе с историей о бомбе, которая попала в наш дом на Чайковского и расколола его надвое) – была неотъемлемой частью маминого семейного фольклора, на котором мы со Спринтером выросли.

– Как-то непривычно слышать про твои отцовские чувства. – Уж не собирается ли Спринтер выворачивать передо мной свою душу? Не хотелось бы. Вывернутая наизнанку, я думаю, она выглядела бы не слишком приятно. И за последние годы, я подозреваю, чище не стала. – Мне казалось, у тебя на семью времени не остается.

– Пока еще времени остается на все… Не знаю только, хватит ли надолго… Странно, ничего такого к Андрюшке не испытывал. Не срослось. Не помню даже, из-за чего… Но это же от нас не зависит… Я понимаю, ты злишься, что не помогал Аннушке эти годы, не приехал на похороны. Все на тебя свалилось. Я ведь до самого конца не знал толком, что у вас здесь происходило. Думал, дело у Андрюшки пошло на поправку. Да и стоял я тогда плохо. Очень плохо. Но все равно бы бабки ему на лечение как-нибудь достал, если бы на то пошло.

– На то не пошло… Пошло на другое… на знахарей, шаманов… но даже и на них пошло не так уж много… На самом деле помощь твоя и не нужна была. На жизнь нам хватало. А Андрюше никто не мог помочь.

– Я тебе писал, у Инульки беременность очень тяжело проходила. Должна была рожать через день-другой после его похорон. Нельзя было оставлять одну… И у меня со здоровьем проблемы большие были…

– Понимаю… Сейчас неважно…

Несколько минут мы сидим молча. Даже не одно, но два наших раздельных, перевитых никотиновыми нитями молчания. Которые кружатся друг вокруг друга.

– А ты совсем не изменился! – пытаюсь я перевести беседу в другое направление.

– Ты тоже. Страшно рад, что наконец встретились! – с готовностью подхватывает Спринтер.

– Расскажи, что с Аней сейчас происходит?

– Ничего не знаю. Говорить со мной она отказывается. Разговоры никогда не занимали много места в нашей жизни… Несколько раз пытался денег подкинуть, но она и слушать не хочет. Однажды лишь согласилась взять. Когда Андрюшка заболел и решила перевозить его сюда лечиться. Простить не может, что тогда от них ушел.

Аня рассказывала, что это она ушла от него. Не хотела быть глиной у него в руках. Каждый по-своему видит…

– Ты не обязан оправдываться.

– Я ведь только начинал. Нужна была женщина, которая понимала бы, что происходит. Хотела помочь. А она… Должен был по стране ездить. Искать неосвоенные места. Домой возвращаешься, и как на допрос к прокурору… – Насколько я знаю, мой братец никогда на допросе не был. – Наверное, тогда уже в монастырь готовилась… Да и я от своих холостяцких привычек отвыкать не собирался… И к Андрюшке не подпускала… Ты знаешь, когда разошлись, все пластилиновые игрушки – я их целый год для него в ленконцертовских поездках делал – в мусор выбросила. Чтобы от меня ничего не осталось… ничего не осталось…

– Слушай, а ты Аню или Андрюшу лепил когда-нибудь?

Вопрос вырвался сам собой, еще до того, как я успел его понять.

– Нет! – резко ответил брат, и глаза его остекленели. – Никогда их не лепил… Ты смотри, что в тебе сидит… Может, ты и в вуду веришь? Не доводилось в ночных радениях на Гаити участвовать? Под бой барабанов плясать до изнеможения возле костра? Куклы иголками протыкать?.. Чуть было не договорился, что это из-за меня Андрюшка ушел, а Аннушка умом тронулась!

– Да ладно, чего ты там придумываешь… – Полузабытое слово «грех» промелькнуло у меня в голове, и шов, соединяющий питерскую жизнь с бостонской, начал пульсировать сильнее. – Слушай, а где она теперь?

– Я не в теме… Вроде пока живет с родителями на Петроградской. Ей среди своих лучше… Кто-то из общих знакомых рассказывал, в Иоанновский монастырь собирается пойти. Послушницей. Его недавно снова открыли. Это на Карповке, недалеко от ЛЭТИ…

– В Иоанновский монастырь… – на пробу повторяю я и поджидаю некоторое время, чтобы понять, как отзовется, какие чувства вызовет это сообщение. Но, к моему удивлению, никаких новых чувств не появляется.

Я вспоминаю богословский спор, произошедший у нас с братом, когда нам было по восемь лет. Перематываю пленку и в который раз запускаю с того места, где он записан.

– Если Бог есть, пусть я сейчас провалюсь сквозь пол! – предлагает отчаянный атеист Спринтер.

– Если Бога нет, – возражает будущий Ответчик, – пусть я сейчас провалюсь сквозь пол!

Закрывают глаза и, сжавшись всем телом, ждут. Никто не проваливается… Похоже, в их споре Аня оказалась на стороне будущего Ответчика… он ведь и не мог провалиться, если Бога нет…

– Мне она совсем не пишет, – продолжаю я наугад. – Как уехала из Бостона, даже не позвонила ни разу… Наверное, теперь изменилась совсем…

– Да-а, характер у нее… Но только не смотрится она на монахиню… Помнишь, мама любила говорить: «Человек планирует, Бог улыбается»… Как думаешь, братан, почему она от тебя ушла?

– Не знаю. Чужая душа – броненосец «Потемкин». У нее особенно. Но, действительно, особой кротости я там никогда не замечал. Может, теперь в монастыре изменилась… грехи замаливает… может, и прощать научилась… – Рассказывать Спринтеру о том, что происходило у нас здесь весь этот год, когда уходил Андрюша, совсем не хочется… – Наверное, единственный, кого она любила, был наш сын. Он был частью ее… А мы – и я, и ты – мы были лишь отцами… плохими отцами… Если маленькая беда, то к адвокату, ну а уж если