Судный год - Григорий Маркович Марк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да-а, широкие у тебя интересы!
– Не у меня, а у нее. Не может дома сидеть без дела. А по мне, так и лучше… – Снова ныряет Спринтер в свой бумажник. И теперь не кривая ухмылка, а выпрямившаяся заразительная улыбка во все лицо. – А это Настенька… Смотри, она на меня очень похожа. Наверное, единственное, что от нас, Маркманов, останется… Видел бы ты, как она слушает музыку. Подрастет немного, и обязательно куплю беккеровский рояль.
История о беккеровском рояле – дед продал его за буханку хлеба в блокаду (вместе с историей о бомбе, которая попала в наш дом на Чайковского и расколола его надвое) – была неотъемлемой частью маминого семейного фольклора, на котором мы со Спринтером выросли.
– Как-то непривычно слышать про твои отцовские чувства. – Уж не собирается ли Спринтер выворачивать передо мной свою душу? Не хотелось бы. Вывернутая наизнанку, я думаю, она выглядела бы не слишком приятно. И за последние годы, я подозреваю, чище не стала. – Мне казалось, у тебя на семью времени не остается.
– Пока еще времени остается на все… Не знаю только, хватит ли надолго… Странно, ничего такого к Андрюшке не испытывал. Не срослось. Не помню даже, из-за чего… Но это же от нас не зависит… Я понимаю, ты злишься, что не помогал Аннушке эти годы, не приехал на похороны. Все на тебя свалилось. Я ведь до самого конца не знал толком, что у вас здесь происходило. Думал, дело у Андрюшки пошло на поправку. Да и стоял я тогда плохо. Очень плохо. Но все равно бы бабки ему на лечение как-нибудь достал, если бы на то пошло.
– На то не пошло… Пошло на другое… на знахарей, шаманов… но даже и на них пошло не так уж много… На самом деле помощь твоя и не нужна была. На жизнь нам хватало. А Андрюше никто не мог помочь.
– Я тебе писал, у Инульки беременность очень тяжело проходила. Должна была рожать через день-другой после его похорон. Нельзя было оставлять одну… И у меня со здоровьем проблемы большие были…
– Понимаю… Сейчас неважно…
Несколько минут мы сидим молча. Даже не одно, но два наших раздельных, перевитых никотиновыми нитями молчания. Которые кружатся друг вокруг друга.
– А ты совсем не изменился! – пытаюсь я перевести беседу в другое направление.
– Ты тоже. Страшно рад, что наконец встретились! – с готовностью подхватывает Спринтер.
– Расскажи, что с Аней сейчас происходит?
– Ничего не знаю. Говорить со мной она отказывается. Разговоры никогда не занимали много места в нашей жизни… Несколько раз пытался денег подкинуть, но она и слушать не хочет. Однажды лишь согласилась взять. Когда Андрюшка заболел и решила перевозить его сюда лечиться. Простить не может, что тогда от них ушел.
Аня рассказывала, что это она ушла от него. Не хотела быть глиной у него в руках. Каждый по-своему видит…
– Ты не обязан оправдываться.
– Я ведь только начинал. Нужна была женщина, которая понимала бы, что происходит. Хотела помочь. А она… Должен был по стране ездить. Искать неосвоенные места. Домой возвращаешься, и как на допрос к прокурору… – Насколько я знаю, мой братец никогда на допросе не был. – Наверное, тогда уже в монастырь готовилась… Да и я от своих холостяцких привычек отвыкать не собирался… И к Андрюшке не подпускала… Ты знаешь, когда разошлись, все пластилиновые игрушки – я их целый год для него в ленконцертовских поездках делал – в мусор выбросила. Чтобы от меня ничего не осталось… ничего не осталось…
– Слушай, а ты Аню или Андрюшу лепил когда-нибудь?
Вопрос вырвался сам собой, еще до того, как я успел его понять.
– Нет! – резко ответил брат, и глаза его остекленели. – Никогда их не лепил… Ты смотри, что в тебе сидит… Может, ты и в вуду веришь? Не доводилось в ночных радениях на Гаити участвовать? Под бой барабанов плясать до изнеможения возле костра? Куклы иголками протыкать?.. Чуть было не договорился, что это из-за меня Андрюшка ушел, а Аннушка умом тронулась!
– Да ладно, чего ты там придумываешь… – Полузабытое слово «грех» промелькнуло у меня в голове, и шов, соединяющий питерскую жизнь с бостонской, начал пульсировать сильнее. – Слушай, а где она теперь?
– Я не в теме… Вроде пока живет с родителями на Петроградской. Ей среди своих лучше… Кто-то из общих знакомых рассказывал, в Иоанновский монастырь собирается пойти. Послушницей. Его недавно снова открыли. Это на Карповке, недалеко от ЛЭТИ…
– В Иоанновский монастырь… – на пробу повторяю я и поджидаю некоторое время, чтобы понять, как отзовется, какие чувства вызовет это сообщение. Но, к моему удивлению, никаких новых чувств не появляется.
Я вспоминаю богословский спор, произошедший у нас с братом, когда нам было по восемь лет. Перематываю пленку и в который раз запускаю с того места, где он записан.
– Если Бог есть, пусть я сейчас провалюсь сквозь пол! – предлагает отчаянный атеист Спринтер.
– Если Бога нет, – возражает будущий Ответчик, – пусть я сейчас провалюсь сквозь пол!
Закрывают глаза и, сжавшись всем телом, ждут. Никто не проваливается… Похоже, в их споре Аня оказалась на стороне будущего Ответчика… он ведь и не мог провалиться, если Бога нет…
– Мне она совсем не пишет, – продолжаю я наугад. – Как уехала из Бостона, даже не позвонила ни разу… Наверное, теперь изменилась совсем…
– Да-а, характер у нее… Но только не смотрится она на монахиню… Помнишь, мама любила говорить: «Человек планирует, Бог улыбается»… Как думаешь, братан, почему она от тебя ушла?
– Не знаю. Чужая душа – броненосец «Потемкин». У нее особенно. Но, действительно, особой кротости я там никогда не замечал. Может, теперь в монастыре изменилась… грехи замаливает… может, и прощать научилась… – Рассказывать Спринтеру о том, что происходило у нас здесь весь этот год, когда уходил Андрюша, совсем не хочется… – Наверное, единственный, кого она любила, был наш сын. Он был частью ее… А мы – и я, и ты – мы были лишь отцами… плохими отцами… Если маленькая беда, то к адвокату, ну а уж если
