Судный год - Григорий Маркович Марк

22. Разговор близнецов. Их первая жена. Многофигурный гамбит Спринтера

(Бостон, 5 января 1992 года)

Весь ноябрь и декабрь моя жизнь не выходила из треугольника суд-Лиз-работа, все больше приближаясь к той вершине, где находилась Лиз. Но виделись мы лишь раз или два в неделю – Лиз появлялась всегда неожиданно, без звонка, – и своих ночей у нас не было. А может, и благодаря этому. Так что я стал уже привыкать к постоянному сиянию у себя в душе. Что-то вроде безоблачного неба, подсвеченного утренней зарей. Правда, иногда сомнения, причины которых сам до конца не понимал, тревожными грозовыми тучами проносились по нему. Но быстро исчезали.

Последнюю неделю вообще не встречались. Тридцать первого декабря сразу после полуночи не удержался и позвонил. Под шум гостей на другом конце пробормотал ей немного своей любви и, не дожидаясь, пока заговорит, повесил трубку. И пошел спать.

Четвертого января приехал наконец в гости из Питера Спринтер, мой разбогатевший брат. Приехал он на неделю раньше, чем я ожидал. В последний момент поменял билеты и сообщил по телефону лишь вчера вечером. На него это похоже.

Жизни наши после окончания университета сложились по-разному. Я попал в компанию диссидентов, проходил свидетелем по нескольким процессам. Лишь в июне восемьдесят пятого сумел выехать из СССР, а в октябре уже устроился программистом здесь, в Бостоне. Совсем не изменившись, стал частью какого-то нового огромного пазла. Следующие четыре года куда-то делись. Сейчас не вспомню. В восемьдесят девятом сюда перебрались Аня с Андрюшей.

А Спринтер никуда уезжать не собирался. Работал артистом развлекательного жанра в Ленконцерте. И рисковал иначе. Играл по-крупному в карты. Лазал по горам. Человек он общительный, расстояние от знакомства до приятельства всего каких-нибудь пару часов. У меня это обычно пара лет. Устраивал Спринтер свои фокусы с распиливанием дамочек и с исчезновениями не только на сцене, но и в жизни. Исчезали и распиливались деньги из профсоюзной кассы. Перед самой ревизией исчезали в бухгалтерии отчеты о гастролях. Иногда исчезали даже жены общих приятелей. Правда, эти обычно через недельку снова обнаруживались. И он очень деликатно помогал им вернуться обратно в семью. Чужими переживаниями утомлять себя не любил. Да и своими тоже. Но была в нем естественная свобода, безоглядная беззаботная широта и щедрость. Кроме того, он всегда умел находить тот единственный ракурс, с которого любая мерзость выглядела в более выгодном свете. И из-за этого ему многое прощали. И я тоже.

Когда мне было шестнадцать, я попал в очень тяжелую автомобильную аварию, и потребовалось переливание крови. Группа у меня довольно редкая, в больнице ее не оказалось. И Спринтер настоял, чтобы взяли у него. Так что во мне теперь и его кровь. Кровосмешение, которое когда-то меня спасло. И, сколько ни пытался высвободиться от влияния брата, никогда не забывал этого вливания его крови, не позволял себе забыть.

Еще была наша жена, Аня. Аннушка, как называл ее Спринтер. А потом Андрюша, наш общий сын. Всех троих. Аннушка зацепила Спринтера так сильно, что он на время перестал исчезать. Но ненадолго. Слишком широки были у него интересы, и в свои игры он никого не посвящал. Ну а она жить с человеком, который оказался совсем чужим, не хотела. Так что развелись быстро. Даже когда стала моей женой, о Спринтере она говорила мало и неохотно… После того как Аня уехала из Бостона, я остался один. Я думаю, Спринтер никогда не знал, что это такое.

Как только началась перестройка, он тут же что было сил рванулся в предпринимательство, и было ему не до писем. Так что знал я о нем немного. Как видно, жил он тогда резкими рывками. То намного отставал от своего лихого времени, то намного обгонял. Весь девяностый фальстарты шли один за одним. Иногда бандиты наезжали, иногда партнеры сваливали с концами. Больно битый жизнью, брат мой впадал в депрессию, неделями не вставал с кровати, читал толстые детективные романы. Потом снова лез в самое пекло. Метался по стране, организовывал фантомные фирмы, похожие на складные лилии, выстреливаемые фокусниками из рукавов. Опыт иллюзиониста оказался весьма кстати. Занимал, покупал, продавал. Опять занимал, продавал. И ставки все росли и росли. Красная ртуть, гражданские самолеты, горные перевалы. Этапы большого пути. Чуть позже подсел на биржу. Наконец осенью этого года, после августовского путча, буквально в один присест вдруг сделал настоящие деньги. Присест длился не больше недели. У Спринтера все важное в жизни происходило очень быстро.

Общий знакомый, недавно приехавший из Питера, рассказывал, что пять составов с военной техникой, которые Спринтер достал откуда-то из-под земли, появились на свет на пару дней в Питере, а потом снова благополучно затерялись, и фокус с их исчезновением внимания публики не привлек.

Деньги, которые у него так внезапно появились, он, похоже, встретил с достоинством и без суеты. Будто никогда и не сомневался, что они в конце концов придут. Поездка в Бостон была его первым выездом из России.

Сотни раз за последние дни пытался представить себе нашу встречу со Спринтером. Вначале все вроде сложилось само собой и шесть длинных лет, прожитых порознь на разных концах земли, совсем быстро и незаметно исчезли. Но, когда пытались говорить о знакомых, оставшихся в Питере, пытались воскресить свои воспоминания, ничего не получалось. Чем-то это напоминало один урок у нас в школе, который запомнил на всю жизнь. Были мы тогда со Спринтером в шестом классе. Михаил Сергеевич, наш учитель физики, включал ток, и у него на столе оторванная лапка лягушки, к которой были прикреплены черные проводки, резко дергалась. Но сразу же замирала. Я смотрел с ужасом и восхищением. А он снова и снова безжалостно повторял свой опыт, вызывал судороги в мертвой лягушачьей лапке…

Бостонские музеи, понятное дело, интересовали брата намного меньше, чем прошлогодний снег, все еще лежавший на тротуарах. Часа два ходили по городу. Сейчас сидим вот у меня в квартире и потягиваем коньяк. Спринтер в расстегнутой рубашке разлегся в кресле, вытянув длинные ноги и уверенно положив руки на подлокотники. Вид у него ленивый и довольно благодушный. Маленький золотой магендовид мерцает в прилизанной черной шерсти на груди. Половина лица в темноте, и оттуда идет его голос. Колышется солнечный ободок над наполненной рюмкой. Рядом на столе изумрудная грузная муха, чудом дожившая до зимы, тоненькими ручками мелко потирает мордочку и