Катрин (Книги 1-7) - Жюльетта Бенцони

Когда наконец стены перестали вертеться перед глазами, она кое-как натянула коричневое, отделанное белкой платье.

Из соседней комнаты раздался голос маленького Мишеля, отвечавший на веселый лепет малышки Изабеллы. Старший брат решил изложить своей младшей сестре начальные понятия ведения беседы и отдался этой задаче с добросовестностью, которую вкладывал во все свои дела.

Умиленная Катрин уже хотела броситься к ним в комнату и сжать в объятиях, чтобы почерпнуть в этой радости уходящую бодрость, но, взглянув в зеркало, поняла, что может напугать детей трагическим выражением лица. Она тихо закрыла смежную дверь, выпила протянутое Сарой молоко и направилась в часовню, отказавшись от ее руки. Это тоже было бы лишним.

Часовня находилась в одной из башенок. Проникнув в нее, Катрин увидела аббата Бернара, коленопреклоненного перед небольшим гранитным алтарем, где под светло-голубым сводом витража сверкало золотое распятие.

Это была совсем маленькая часовня, созданная для знатной дамы. Помимо золотого креста, в ней висела картина» Благовещение» кисти Яна Ван Эйка, старого друга прошлых лет.

На узкой тополиной доске художник написал маленькую Деву, удивительно невинную и чистую, в причудливых складках голубого шелка, по которому струились золотые густые волосы, едва сдерживаемые на лбу обручем из драгоценных камней. Ее лицо было слегка повернуто, рука поднята в боязливом жесте. Она словно избегала смотреть на величественного ангела, с чуть лукавой и нежной улыбкой преподносящего ей цветок и в легком поклоне склоняющего перед ней голову с длинными блестящими локонами, увенчанными золотой диадемой. Длинное одеяние ангела и его пестрые крылья, усеянные драгоценными блестками, представляло довольно странное явление, контрастируя с простой одеждой маленькой Девы. Лицо ее было лицом Катрин:

Большие глаза цвета аметиста и несравненное золото волос. Это была совсем юная, нежная и скромная Катрин, похожая на ту молодую девушку, которая однажды вечером на дороге в Перонн вместе со своим дядей Матье подобрала Арно де Монсальви, недвижимого и окровавленного в его черных, перепачканных грязью доспехах. Именно по этой причине сумрачный капитан оставил открытыми двери своего жилища перед конным путешественником из конюшен Бургундии, который в утро прошлого Рождества ступил на землю в густой снег двора почета. Человек пришел с бережно завернутой в тонкое полотно и плотную шерсть картиной. Он нес ее перед собой, как ребенка. Его сопровождал мощный эскорт из первых бургундских рыцарей, которые со времени Аррасского мира появились на земле Франции.

Конечно, Арно разгневался. Одно только имя герцога Филиппа могло вывести его из себя, вид герба оказывал на него такое же действие, как красная тряпка на быка. Но письмо, сопровождавшее посылку, не было написано рукой герцога. Его написал сам Ян Ван Эйк: «Тот, кто является всегда вашим верным другом, счастлив возможностью сказать вам это, равно как и пожелать приятного Рождества в стране, где братья отказались от взаимной ненависти. Соблаговолите принять это» Благовещение «, которое походит на вас и желает стать предвестником мира. Оно было исполнено вашим покорнейшим слугой по памяти, а также по велению сердца. Ян».

Произведение было изумительным, письмо тоже. Со слезами на глазах Катрин приняла и то и другое, но, покраснев, не могла не сказать:

— Я уже не такая молодая… и не такая красивая.

— Молодой ты будешь вечно, — сказал ей тогда Арно. — А красивее ты становишься с каждым днем. Но я счастлив, что эта молодая девушка вошла в мой дом, потому что именно так должна была бы войти ты, если бы я не был так глуп…

«Благовещение» заняло место в часовне, куда каждое утро и каждый вечер Катрин приходила преклонить колени. Она окуналась в молодость и обретала в ней неизменную радость. Маленький Мишель обожал это изображение, на котором его мать и королева Небес так же были совмещены на куске дерева, как и совмещались они немного в его сознании.

Войдя в маленькую часовню, Катрин, естественно, поискала глазами картину, остановив взгляд на улыбке ангела, и свершилось каждодневное чудо: она почувствовала себя лучше, сильнее, ее дух стал свободнее, как если бы божественный мальчик вдохнул в нее жизненной силы и страсти.

Молчаливо она встала на колени рядом с аббатом, соединив холодные руки на бархатном подлокотнике молитвенной скамеечки.

Уловив ее присутствие, он повернул голову, нахмурился и произнес:

— Вы очень бледны. Не лучше ли было остаться в постели?

— Я уже и так виню себя за слабость. От всего, что мне стало известно, я не могу больше оставаться в кровати. Я не знаю, смогу ли я вообще уснуть, пока меня не покинет эта тревога. Поймите, отец мой, когда я узнала, что придумали эти… люди, чтобы нас погубить, мне показалось, что жизнь оставляет меня и что…

— Не надо больше искать оправданий вашим страданиям, госпожа Катрин! Я, признаюсь вам, сам почувствовал, как у меня подгибаются ноги от этого неслыханного вероломства, но, возможно, презрение помогло мне занять ваше место и заменить вас без слабости… и пощады. Жерве Мальфра без большого труда признался во всем, что мы хотели от него узнать. Его не тронули.

В нескольких словах Бернар де Кальмон д'О рассказал владелице замка обо всем, что было уже известно вассалам, Добавив только о жалком конце Огюстена Фабра.

Нам остается, — добавил он, — найти Азалаис, если то еще возможно… и определить судьбу Жерве. Настаиваете ли вы на смертном приговоре, который объявили ему?

Вы знаете, что у меня нет выбора, ваше преподобие! Никто здесь не поймет моей милости и никто меня не простит. Наши люди подумают, что их предают. Это подтолкнет Мартена Керу на убийство, никакая сила не может ему помешать. Если я поддамся жалости, то погублю его душу хотя жалость противоречит законности. Жерве будет повешен этим вечером.

— Я не могу вас винить, я знаю, чего вам это стоит Я пошлю к нему в донжон одного из братьев, чтобы приготовить его к смерти. Но, скажите, ведь сейчас не это тяготит вас?

— Нет, — глухо пробормотала молодая женщина, — слишком велика опасность, угрожающая моему мужу. В этот час бастард Апшье скачет по дороге в Париж, снабженный тем, о чем вам известно. Надо его нагнать. Подумайте ведь он не так далеко уехал.

— Четыре дня! Опережение не такое большое, если Небо будет с нами и Гонне встретятся по дороге препятствия. Одному Богу известно, сколько их на большой дороге в этой несчастной стране! Но тот, кого мы пошлем, не будет гарантирован от тех же опасностей. Не скрою от вас, друг мой, что все это время я не перестаю думать