Катрин (Книги 1-7) - Жюльетта Бенцони

Солнце, заливавшее всю территорию монастыря и блестевшее на сером шифере крыш, ярко осветило их лица.

Катрин, как и аббат, шла с опущенными глазами, размышляя об этом странном подземном мире, который она только что открыла и который выведет ее и детей на свободу. Она снова видела часовню, такую странную, лишенную чего-то большого и таинственного, что не поддавалось определению.

Она была полностью во власти тайны. Когда они оказались во внешнем дворе, она поднял на него глаза и спросила;

— Когда я смогу отправиться, отец мой? Этой ночью?

— Лучше следующей. Надо, чтобы брат Анфим закончил свою работу и разведал дорогу. После вас, если опасность взятия города возрастет, я попытаюсь отправить женщин, во всяком случае, тех, кто согласится, и детей. Мне достаточно будет замаскировать часовню. Мы возьмемся за это дело, когда подземный ход снова будет открыт.

— Ждать еще целую ночь и целый день? Отец, вспомните, что Гонне продолжает свой путь…

— Я знаю, но мы не можем допустить провала. Если враг нас раскроет, то все мы погибнем. Наберитесь терпения, дочь моя! Чтобы помочь вам, я приду сегодня вечером, тогда мы предадим земле наших убитых, и расскажу вам историю вашего города. Нужно, чтобы вы ее знали, чтобы она окончательно не потерялась, так как может случиться… что вы не увидите больше ни меня, ни брата Анфима, когда вернетесь…

Отец! — вскричала она, заливаясь слезами.

Он посмотрел на нее со спокойной улыбкой.

— Я не сказал, что так должно случиться, но все возможно. Все мы в руках Божиих, госпожа Катрин, а вы тем более. Вы, так же как и мы, нуждаетесь в его помощи. Моя история придаст вам мужества, ибо вы поймете, что Господь не может совершенно отвернуться от земли, получившей однажды такое благословение. До скорого свидания, дочь моя… А пока что сделайте все приготовления, но никого не посвящайте в наши планы, кроме тех, кто будет вас сопровождать. Только после вашего отбытия я сообщу о нашем решении.

Она тут же запротестовала:

— Но это будет иметь вид бегства! Разве собрать Совет и поставить в известность — не первое, что мне необходимо сделать?

— Это не первое, а, конечно же, последнее дело. Не забывайте, что Огюстен Фабр был предупрежден о том, что мы задумали взять Жерве. Тот, кто все рассказал ему, сделал это по глупости или по дружбе, не знаю… но мы не можем сомневаться, что он входит в Совет. Мы не можем так рисковать. И… успокойтесь: когда я заговорю, никому не придет в голову мысль, что вы спаслись бегством. Вы обещаете молчать?

— Конечно! Но это будет нелегко. Я их люблю…

— Любите их, они того заслуживают; но у многих из них, как у детей, рассудок полон воздуха, а воздух колеблется. Нужно их любить без слабости, чтобы обеспечить их счастье, и не всегда говорить почему…

Дети? Катрин даже не успела по достоинству оценить эту мысль и поблагодарить ее автора, как со скоростью пушечного ядра к ним влетел Жосс Роллар, явно вне себя, растрепанный, с таким видом, словно только что побывал в бою.

— Где вы пропадали. Господи Боже! — кричал он. — Я ищу вас уже целую вечность! Происходят ужасные вещи…

— Что еще такое? Враг возобновляет атаку?

— Если бы только это! Да… Беро д'Апшье бросает новые силы на приступ, и мы даем ему отпор. Но те, кто не занят на стенах, бросились на ваш донжон… к нам, в замок!

— Донжон? — воскликнул аббат. — Но почему? Чего они хотят?

Большой рот Жосса растянулся до ушей в горькой гримасе.

— Нетрудно догадаться: шкуру Жерве! Они орут, что его надо немедленно повесить. Их ведет Мартен… и у них таран.

Не успев дослушать, Катрин и аббат бросились к замку откуда раздавались, крики: «Смерть ему!» вперемежку с глухими звуками тарана, ударяющего в толстую, окованную железом дверь.

Но скоро Катрин отстала, почувствовав боль в боку, и была вынуждена опереться на руку Жосса. Что же касается аббата Бернара, то он несся так, как будто за ним по пятам гнались все демоны ада…

Шумная, ревущая, визгливо кричащая толпа билась в новые стены донжона, как огромная волна. Не замедляя хода, аббат бросился под потерну, и, когда Катрин и Жосс, в свою очередь, выходили за ворота замка, аббат Бернар уже врезался в толпу, скрестив руки в охранительном жесте, так что его худое тело в черной сутане оказалось между тяжелой створкой двери и тараном, который с трудом удерживали восемь пар мускулистых рук и который на этой слепой волне ярости мог его раздавить в любую секунду.

Над толпой властвовал злобный голос Мартена Керу.

— Уходите отсюда, аббат! Это вас не касается!

— Меня касается твоя душа, Мартен, так как в эту минуту ты подвергаешь ее большой опасности. Чего ты хочешь?

— Справедливости! Она что-то запаздывает. Мы хотим взять злодея Жерве! Уходите, говорю вам, или мы продолжаем бить…

С помощью силача Жосса, безжалостно прокладывавшего ей путь в возбужденной толпе, Катрин удалось наконец присоединиться к аббату. С первого взгляда она поняла, что опасность была вполне реальной. Пользуясь штурмом, Мартен собрал самых свирепых из всех фермерских слуг — сторожей скота и скотобоев. Кроме того, к нему примкнули бродяжки, которых всегда много шатается по всем городам и кабакам мира и которых в Монсальви было не меньше, чем везде.

Глаза этих поборников справедливости горели отнюдь не жаждой Правосудия. В этой суматохе можно было неплохо поживиться. Мартен знал, что делал, завербовав этих людей И Катрин сурово промолвила:

— Правосудие здесь вершу я. Мартен Керу! Назад… Заставь отступить твоих людей или берегись, чтобы правосудие не обратилось против тебя тоже… Как ты посмел пойти с оружием в руках на жилище твоего сеньора во время его отсутствия, в это время, когда твой город в опасности Это государственная измена, и ты играешь с веревкой! Знаешь это?

Суконщик выпустил конец тарана — большую строительную балку, взятую в мастерской замка, и, расставив ноги, засунув руки за кожаный пояс, стягивающий его черную блузу, встал напротив владелицы замка, бросив на нее дерзкий взгляд.

— Повесьте меня! — крикнул он. — Но отдайте того, кого я требую! Я умру счастливым, если, перед тем как испустить последний вздох, увижу труп человека, погубившего мою дочь и продавшего город.

В его голосе звенела ненависть и боль. Отчаяние было такое неподдельное, такое острое, что, забыв о возмущении, мадам де Монсальви сделала шаг к этому человеку, который был всегда справедливым и честным. Она положила руку на его