А дальше только океан - Юрий Платонычев

Да, от пирса до точки за входными мысами и впрямь всего ничего. Остальное, в большинстве своем, будет внизу, под водой, а под водой ни мысов, ни солнышка, ни птичек, ни такой вот башенки с тучкой, внизу только служба, дело, моряцкая жизнь.

— По местам стоять, к погружению! — Голос у командира тихий, будничный.

Павлов с Бучинским нырнули в люк и нашли себе уголок в центральном посту, где могли все видеть и слышать, не стесняя подводников.

За стенками бунтовала вода, заполнявшая цистерны, пол чуть наклонился, лодка уходила в глубину. Павлов следил за стрелкой глубиномера, отсчитывающей деления, и представлял, какое дикое давление за бортом, если стрелка проскочила сотню и разменивает вторую. Но вот «поклон» уменьшается, пузырек дифферентомера ползет к середине, лодка выравнивается и теперь почти на ровном киле идет дальше.

Выравнивается и жизнь на лодке. Авральная взбудораженность от снятия со швартовов, выхода из гавани и погружения сменяется напряженным спокойствием, когда вахта все в том же напряжении, а ее сменам уже спокойнее, смены могут заняться всегдашними делами и даже малость отдохнуть.

Рядом с Павловым и Бучинским прохаживается вахтенный офицер. То к штурманской рубке, то к станции погружения, то туда, то обратно. Руки назад, шаг степенный, глазами нацелен на рулевых. Куда бы ни шел — все время следит за горизонтальщиком и вертикальщиком. Те чувствуют «знаки внимания» и так тонко орудуют рулями, что совсем отклонений не дают, держат лодку точно на нитке.

Моряки в центральном посту с головой ушли в свои приборы. Всматриваются, вслушиваются, вдумываются. Кажется, ничего не существует, кроме этих циферблатов, шкал, стрелок, отрешавших людей от всего мирского. Сколько Павлов ни бывал на подводных лодках, всякий раз удивлялся собранности подводников. На эсминце притомился от вахты — можно в иллюминатор глянуть. Вон чайка резвится, вон островок на горизонте, вон шквалистое облачко по небу ползает. Полюбовался чуток — какую-то разрядку получил. На лодке перед тобой только цифры, риски, кнопки, вентили. Куда головой ни верти — все они.

Павлов незаметно следил и за командиром лодки. До чего типичен! Среднего, какого-то удобного росточка, в пилотке с зазеленелым «крабом», в синем комбинезоне и кожаных перчатках, он держался властно, распоряжался, сообразуясь голосом с величиной отсека, однако в его словах звучала твердость. Павлов смотрел и невольно сравнивал его с надводниками. На крейсерах командиры с горделивой осанкой, с орлиным зрением, настроенным на океанские дали, в щеголеватой фуражке, в ловко сидящем реглане и непременно с биноклем на шее. Только посмотри на мостик, и сразу выделишь приметную фигуру. Ее не спутаешь ни с кем. Да и как иначе! Солидные размеры корабля, потребность быть видным из любой точки верхней палубы заставляют командира иметь такой приметный облик. На ракетных и торпедных катерах командиры почитают шлем с очками, штормовую куртку с теплыми штанами; они всегда поданы вперед, их цепко расставленные ноги готовы встречать любые подскоки, а зоркий прищур на задубелом, обработанном солеными ветрами лице быстро охватывает все вокруг. Стремительность — вот что отличает катерников. Ну, а подводники?.. Командир-подводник привык держаться за рукоятки перископа, оттого любит кожаные перчатки; он привык «складываться», ныряя в рубочный люк или переборочные двери, оттого чуть сутулится; он нетороплив, осмотрителен, говорит и даже командует, не повышая голоса, будто, повысив его, рискует утратить основное преимущество своей лодки — скрытность. Но самое примечательное у подводника — его взгляд. В нем и человечная строгость, и суровая душевность, и дружеская открытость. На лодке зависимость экипажа от каждого моряка и каждого моряка от всего экипажа заставляет командира днем и ночью сколачивать свою команду. Видно, это и оставляет такую неизгладимую печать на его внешности.

А как ловко переходил командир из отсека в отсек!.. Вот где сразу виден подводник! Плавным поворотом рукоятки он настежь открывал дверь, ловко проносил в нее сначала руки и одну ногу, потом упруго отталкивался и тут же скрывался в следующем отсеке.

В центральном посту росла настороженность. Еще не сыграна тревога, а командир все чаще покидал насиженный стул и навещал штурмана, механик чаще обзванивал свои посты, напоминая, что «вот-вот…», торпедный электрик отлаживал счетную машину, да и старпом не уходил из ЦП — верный признак, что «вот-вот…» наступает, ибо ему, старпому, по тревоге и менять вахтенного офицера.

Экипажу ведомо, что долгих поисков сегодня не предвидится, что очень скоро лодку-цель должны найти, знает он, что вся соль сегодняшней стрельбы — как можно скорей выпустить торпеду, не дожидаясь, когда машина сделает все расчеты, потому как торпеда в них и не нуждается.

Настороженность экипажа передалась Павлову, он в который раз успокаивал себя, что делалось все правильно и что теперь эта правильность должна себя показать. Пожалуй, один Бучинский не поддавался чувству настороженности и знай себе мурлыкал какой-то игривый мотивчик.

— Подводная лодка, пеленг девяносто! — прорезал тишину отсека взволнованный голос акустика.

— Торпедная атака! — тотчас бросил командир и стал отдавать короткие распоряжения рулевым, старпому, штурману.

Бучинский оборвал мотивчик.

Прошли какие-то мгновения, и динамик вновь заговорил:

— Торпедный аппарат номер один к выстрелу приготовить! — В командирском голосе звучало прежнее спокойствие и лишь добавилось немного торжественности.

— Пошли еще раз в первый отсек, что ли… — то ли спросил, то ли предложил Бучинский.

— Не надо мешать. — Павлов был уверен, что минер Кукушкин и Городков с полной надежностью проверят, как готовится аппарат, тем более что он и Бучинский уже дважды туда наведывались и убеждались — торпедисты свое дело знают, с торпедами обращаются аккуратно, как с куриными яйцами, а Кукушкин и Городков способны заметить любую случайность.

— Ладно, уломали, — согласился Бучинский, и сам знавший, что дерганье моряков к хорошему не приводит.

— Первый аппарат — товсь!

Воображение рисовало Павлову, что сейчас происходит в первом отсеке и куда должен глядеть там Городков, чтобы все прошло как полагается.

— Первый аппарат — пли! — Твердый командирский возглас прозвучал как заключительный аккорд.

Мягкий толчок. Лодка будто ткнулась в перину. Это вышла торпеда. Теперь взоры ЦП уже прикованы к экрану, на котором подрагивали три светлячка — лодка своя, лодка-цель и торпеда. Светлячок, что изображает торпеду, сперва как бы заблудился где-то в стороне, позабыл, куда надо двигаться, но вот повернул и жмет вернехонько к цели. Бучинский плечом толкает Павлова, — дескать, порядок!

«Здорово! — думает Павлов. — До чего дожили!..» Хотя светящиеся точки ничем не напоминают ни лодку, ни торпеду — все равно здорово!

Но вот светлячки цели и торпеды стали расходиться все больше и больше — первый катился влево, второй продолжал бежать прямо. Павлову казалось, что пора бы и окликнуть торпеду, указать, куда ей бежать.

Что это?.. Неужели торпеда не слушается, заупрямилась?

— Не бойтесь! — заметив волнение Павлова, успокаивал его Бучинский, хотя сам испугался не меньше. — Зазевалась немного.

Действительно, светлячки начали сближаться, торпеда уже сигналила, мол, вижу цель. Ура!.. Ни Бучинский, ни Павлов, ни подводники «ура», конечно, не кричали, но откровенно радовались, что торпеда схватила цель своим наведением и теперь не отпустит ее до самого конца, как мангуста змею.

На экране светляк цели стал, правда, отодвигаться вправо, стало быть, лодка «противника» стремилась уклониться, но теперь шалишь! Торпеда проскочит с ней рядом, и учебные взрыватели, имитирующие попадание, неминуемо сработают.

Однако торпеду надо было еще найти, вернуть.

— Боцман, всплывай! — Командир повел лодку наверх.

Почувствовалась качка. Не сильная, не тряская, а какая-то тягучая. Похоже, опять началась мертвая зыбь со своим тяжким дыханием.

Звонкий щелчок на потолке возвестил, что перископ и антенны подняты. Командир привычно опустил рукоятки, прильнул к окулярам перископа и долго — может, показалось, что долго, — взирал на небо, на горизонт, наконец остановился на чем-то для него интересном.

— Торпеду поднимают! — просигналил радист из своей рубки.

— Ну?! — Бучинский подбоченился и весело сверлил всех немым вопросом, дескать, почему это вокруг не падают от восхищения его торпедой.

— «Ну» будет потом, когда поднимут. Да по одному выстрелу и судить трудно, — откликнулся Панкратов. — Посмотрим, как пробежит вторая.

— Пробежит не хуже! — уверял Бучинский. — На госиспытаниях бегали отлично!