Хороший сын - Роб ван Эссен

не восстановилось дыхание, пел я со всей дури. Чувствую себя восхитительно.

Только зануда обратит на это внимание, господин. Позвольте дать вам еще один совет. Разденьтесь полностью и пробегитесь по лесу. Сейчас достаточно тепло, вы не замерзнете.

Ну, говорю я, не знаю, не знаю. Но все-таки, испытывая неловкость, раздеваюсь и, когда делаю первые шаги по мху, чувствую удивительное освобождение. Я ступаю по пружинистому мху, рысцой пробегаюсь вокруг автомобиля, бегу меж стволов деревьев, ничем не защищенный и свободный в этих сумерках, делаю кувырок, пусть неуклюжий, но все же останавливаюсь отдышаться, прислонившись спиной к дереву (опять белка взлетает вверх по стволу), разворачиваюсь и писаю под стволом. Слышу плеск воды, иду туда и нахожу ручеек, он журчит во мху по каменистому дну, я ложусь на живот и пью прохладную воду. Подняв голову, вижу на другом берегу косулю. Ручеек такой маленький, что я почти могу до нее дотянуться. Она смотрит на меня, потом наклоняется к воде и пьет. Я пью вместе с косулей. Напившись, встаю. Косуля уходит обратно в чащу. Я осматриваюсь по сторонам, чтобы найти автомобиль, и вижу его почти сразу же, – он включил фары, чтобы я быстрее его увидел, – и я иду к нему. Под босыми ногами пружинистый мох, все никак не могу угомониться, как же это приятно, лес просто обалденный, он шелестит и поскрипывает вокруг, но ничто не вселяет в меня страх; теперь бы еще среди деревьев был домик, где в окнах горит свет, он идет от лампы и от греющей свечки под чайником, а в домике люди, которые спросят, как ты живешь и что сегодня делал, но все это лишнее – мы сами домик.

Вернувшись к автомобилю, я пью купленную воду, а потом беру бутылку с вином. Еще у меня есть кусок хлеба. Я сижу на лесной подстилке, ем и пью.

Как бы вы отнеслись к классической музыке, господин?

Хорошо, почему бы и нет.

Я слышу музыку, насколько понимаю, симфонию. Я слышал ее и раньше, но не могу определить, что это за произведение и кто композитор. Хотел бы я уметь разбираться в таких вещах, но не сложилось. А с другой стороны, какой в этом смысл: быть продвинутым в плане культуры, читать уважаемых авторов, уметь определять, чье произведение. Я голый сижу в лесу. Сейчас это важнее всего. Что ты включил? – спрашиваю я.

Пятый концерт Моцарта для скрипки с оркестром. Вам нравится?

Отлично, отвечаю я. Пока я слушаю музыку, в лесу постепенно становится темно, цвета затухают до темно-серого и черного. Я отпиваю еще вина. Потом мы ложимся спать.

Глава 4

Наверное, такого сна следовало ожидать, но все-таки он меня совершенно ошарашил: приснилось мне, что я рожаю Бонзо. Жуткое дело, потому что Бонзо взрослый и должен выйти из меня полностью. Я просыпаюсь в холодном поту, задыхаясь, с ощущением, что у меня до сих пор между ног зияющая дыра, со свисающими ошметками кожи и запахом крови и пороха, как будто моя матка выстрелила гигантским пушечным ядром. Голова Бонзо и была таким круглым ядром, она должна была выйти первой. Каждый раз, когда я приподнимался на локтях, чтобы посмотреть, что там у меня между ног происходит, я видел, что эта голова торчит наружу и продвинулась еще чуть-чуть дальше, вся в прилипших волосах и крови, и чего там только нет, напряжение было невыносимым, я строил дикие гримасы и до крови загонял ногти в ладони, пока голова Бонзо не вылетела наружу; а затем и остальное туловище выскользнуло наружу через мою порванную на куски вагину, а за ним всякие макеты его интерьера, с острыми углами, добившими мое израненное тело. Голова Бонзо была несоразмерно велика по сравнению с туловищем, он был не взрослый, а большой ребенок, играл с недовольным лицом с макетами, заляпанными кровью и другими выделениями, как и сам Бонзо, одетый в шорты и полосатую рубашку-поло. Боли я во сне не чувствовал, только невыносимое напряжение и ошеломляющую пустоту после родов, и сейчас, проснувшись, я чувствую ее до сих пор. Кровавая дыра у меня между ног, я трогаю себя рукой, дыры нет, но я ее все равно чувствую.

Доброе утро, господин, как спалось?

Я лежу голый в машине под тонким покрывалом. Внутри горит мягкий свет, на улице темно, хоть глаз выколи.

Плохо, отвечаю я. Кошмар приснился. Я сажусь и провожу рукой по лбу. Дверца раздвигается.

Немного свежего воздуха, господин.

Спасибо.

Я выхожу наружу, ступаю на мох, холодно так и не стало. Сейчас заметно, что в лесу вовсе не так темно. Между стволов колышется что-то туманное и бледное, очень далеко, за лесом, неясно и низко пробиваются красные отблески. Я смотрю под ноги и уже готовлюсь увидеть на земле играющего с макетами перемазанного кровью Бонзо. Там только темный мох. Я делаю пару шагов, так и не избавившись от ощущения дыры между ног, накрываю рукой пах, все на месте. Издалека доносится какой-то вой, он накатывает на меня через лес – нечеловеческий, глубокий, первобытный. Я поворачиваюсь к автомобилю.

Это что, волк?

Идите внутрь, господин.

Я захожу в салон и ложусь.

Волк сожрал косулю, говорю я.

Если так, то такова природа, господин.

У меня под плечами начинает вибрировать. В ногах обивка вздымается и трансформируется в мягкие пальцы, которые начинают массировать мне ступни.

Приятно.

Очень хорошо, господин. Расслабьтесь. Перевернитесь, пожалуйста.

Я переворачиваюсь на живот.

Руки передвигаются выше, пальцы массируют мои плечи и вдавливают меня вниз, другие пальцы поглаживают мои ноги, но и это еще не все: под грудью в двух местах всплывает на поверхность вибрация и прижимается к моим соскам.

Только не пугайтесь, господин.

Меня передергивает, это необычным образом возбуждает – нет, это возбуждает вполне обычным образом, вот что странно. Все прикосновения теплые, по ощущениям, кожа прикасается к коже, я на самом деле возбуждаюсь и отвердеваю и без труда вхожу внутрь – внутрь чего? Образовалось отверстие, которое принимает меня в себя и обвивает осторожно, но плотно, как рукопожатие, нет, не как рукопожатие, как влагалище, кто же так сжимал мышцы влагалища во время секса, а, Эмми. Несмотря на удивление, я остаюсь твердым, меня гладят в разных местах, между ног больше не осталось дыры, это я воткнулся в дыру, я начинаю медленно двигаться вперед-назад.

Не беспокойтесь, во мне есть система самоочищения.

Голос звучит сейчас гораздо ближе, почти у меня в голове. Я двигаюсь вперед-назад, меня схватили за ягодицы и подталкивают вниз. Я трахаю руку, трахаю влагалище, что-то, что одновременно укутывает, сдавливает, выталкивает и втягивает. Что-то аккуратно придерживает мои яйца.

Вот так, господин, вот так.

Мои ягодицы захватывает сильнее, что-то заходит внутрь меня.

Ого.

Ого, господин?

Нет-нет, я просто испугался.

Мне прекратить? Это всего лишь мизинец.

Ладно.

Можно сделать потолще, как указательный палец или большой… Не останавливайтесь, господин.

Нет, не надо, пусть будет мизинец.

Я чувствую, как мизинец становится толще.

А теперь указательный, так хорошо?

Да, говорю я, хорошо.

Так и вправду хорошо, очень хорошо. Я раздет и возбужден, меня везде гладят и стимулируют, я двигаюсь. Я остаюсь твердым, уже много лет я так не… Что это говорит обо мне… и тут я слышу музыку.

Что это?

Фил Коллинз, господин, In the Air Tonight[29]. Я подумал…

Нет! Нет!

Музыка юности… Обычно у людей прекрасные воспоминания, господин… Если это не подходит… Просто скажите «стоп»… Могу поискать что-нибудь другое…

Звучат фрагменты Absolute beginners, Nightswimming и Bigmouth Strikes Again, перемежаемые треском и шуршанием, как будто на самом деле кто-то настраивает волну. Mag het licht uit. Beds are Burning. Pump Up the Volume[30].

Ничто из этого вам не нравится, господин? Тогда, может, классику? Моцарта? Адажиетто из пятой симфонии Малера? Болеро?

Нет! Нет! – кричу я.

Я поймал подходящий ритм, вперед-назад, вход-выход, но музыка отвлекает. Прекрати!

Я хотел как лучше, господин!

К черту эту музыку!

Хорошо, господин, мы