Джинсы, стихи и волосы - Евгения Борисовна Снежкина

роде, я стал тобой… Между нами что-то большее, правда?

Я попыталась вытащить руку, но он плотно прижал ее к столу и не отпускал.

– Да, Сашенька?

Чтобы не отвечать, я подняла свободной рукой чашку ко рту. Антошка, где ты? Почему мою руку тискает этот старый хрыч, а не ты?

– Я понимаю, в каком положении мы находимся. Не подумай, что я не знаю, какой мир вокруг нас и какая бездна между нами. Но ты маленькая ведьма, у меня больше нет сил сопротивляться тебе.

Он погрозил мне пальцем.

– И я, конечно, никому ничего не скажу. Только сделай для меня одну вещь.

– Что?

– Положи ноги мне на колени… Прямо сейчас, под столом.

Я вскочила, перевернула чашку и понеслась из кафе. Номерок от куртки остался у Бастаркова, да и черт с ним. Он бежал за мной и что-то кричал, кинул в меня курткой, она упала в лужу. Пришлось вернуться, он попытался схватить меня, я вырвалась и убежала в метро, перепрыгнула через турникет, неслась, как бешеный заяц, и не остановилась, пока за мной не захлопнулись двери вагона. Дома я рухнула на диван и пролежала часа три, ни о чем не думая, как полая чугунная чушка.

Потом все-таки набрала номер Володарского.

– Дмитрий Станиславович, я больше не буду работать с Бастарковым.

– Саша, что случилось?

– Ничего. Просто не пойду.

– Это не ответ. А что теперь будет с книжкой? Она без тебя не состоится. Ты хочешь подвести людей?

– Нет. Можете с ним без меня встретиться? Мне все равно, какие там запятые будут стоять. Пожалуйста.

– Да что случилось-то?

– Пожалуйста, не спрашивайте, ладно? Я просто не буду с ним работать.

– Ты просто как-то очень возбуждена сейчас, Саша. Хорошо, я тебе помогу с Бастарковым.

– Спасибо.

4

Телефон аж разрывался. Я услышала его, как только вышла из лифта, и, пока открывала дверь, он тоже звонил. Кому-то не терпелось. Бастарков, что ли? Только он названивает с утра до ночи. Брать или не брать трубку? Все-таки взяла. Кто-то хрипел.

– Вы, наверное, ошиблись номером. Перезвоните.

– Саша, – прохрипел голос. – Это Нина. Коля вскрыл вены.

– Нин, ты что, шутишь, что ли? Что за херня?

– Саша, Коля вскрыл вены.

– Ты где?

– В студии.

Все, большего ничего она сказать не могла. Я сломя голову кинулась в студию. Нинка сидела, примерзшая к стулу. Я бросилась к ней, она меня машинально обняла.

– Ты сейчас говорить можешь?

Она покачала головой. Володарский метался из угла в угол и кричал:

– Этого не может быть! Как же так, как я просмотрел! Это моя вина!

Потом стукнул себя кулаком по лбу. Тут подскочила Ленка, схватила его за руку, он вцепился в нее и чуть не поломал. Затем уткнулся ей в плечо и зарыдал. Опять резко оттолкнул ее и снова заметался из угла в угол.

– Этого не может быть. Я не верю! Как же так? Коля, Коленька, Николай!

И снова к нему подошла Ленка. Он опять схватил ее за руку и крепко ее стиснул, Лена ойкнула. Володя сидел во втором ряду и раскачивался вперед-назад. За руку его держала Тамара Михайловна, которая спросила почему-то меня:

– Сашенька, но ведь Коля просто порезался. Ничего страшного, правда? Такое бывает. Однажды, знаешь, когда Володя был маленький, он упал с горки… А в сугробе была разбитая бутылка, острый такой осколок. Он очень сильно порезался. Мы ездили в травмпункт. И я, и бабушка так переживали, так переживали…

– Мама, помолчи, – сказал Володя.

Нинка повернула голову, посмотрела на меня, будто впервые увидела.

– А, это ты…

– Ты можешь объяснить толком, что стряслось? Почему ты не там?

– Даже родителей не пускают. Сначала пустили, а потом выгнали.

– Так что случилось? Зачем они тебя позвали?

– Коля записку оставил.

– Какую?

– Ой, Сашка… – Нина шмыгнула носом. – В общем, он написал, что не может подставлять любимого человека, – тут ее голос задрожал, и она злобно посмотрела на Володю, – под уголовную статью. Рассчитывать на понимание родителей тоже не может. Выхода не видит. У меня просит прощения и желает счастья.

– А потом что было?

– А потом они меня выгнали, когда я им все объяснила.

– Они правда ничего не видели и не понимали?

– Родители обо всем узнают последними, знаешь такую поговорку?

– И где он сейчас?

– В Склифосовского, в реанимации.

– В каком состоянии?

– Не знаю. Володарский пойдет в «Склиф» звонить.

Я посмотрела на Володарского, он рыдал.

– Дмитрий Станиславович, пожалуйста, сходите, узнайте, как он. Хотите, я вам воды принесу?

Володарский кивнул. Я взяла со столика чашку и пошла за водой. Он пил мелкими глотками, руки у него тряслись, на лбу выступил пот.

– А вдруг узнают? Говорить директору? Что говорить? Кому говорить?

– Подождите. Пока не говорите никому. Ситуация слишком стремная.

– Пожалуй, ты права.

– Дмитрий Станиславович, давайте на актерском мастерстве.

Володарский сделал несколько вдохов и выдохов, протер лысину носовым платком, закрыл глаза на несколько секунд, открыл. Встал, одернул свитер и пошел. Мы с Нинкой взялись за руки. Вернулся минут через двадцать.

– Ну что?

– Операция все еще идет.

– Нинка, а он как пилился? – спросила я шепотом.

– Как положено, вдоль. Он же серьезно, не то что ваши пионеры.

– Черт! Что же делать? Слушай, у меня есть друг, он в скорой помощи работает, может, ему позвонить?

– Зачем?

– Вдруг он своих знакомых там найдет, они за ним присмотрят…

– У Коли родители блатные, уже всех, кого надо, нашли, скорее всего.

– Что же делать…

Мы замолчали. Володарский бегал по студии и выл, Володя раскачивался, Тамара Михайловна несла какую-то чушь про «порезался», Ленка металась между Володей и Володарским. Потом мы уговорили Дмитрия Станиславовича еще раз позвонить в Склифосовского. Вернувшись, он сообщил, что операция закончена. Состояние стабильно тяжелое.

В студии стало невыносимо. Я предложила дойти до «Склифа», хоть под окнами постоять. Мы пошли по бульварам, потом переулками до больницы. Прогулка по мартовскому холоду нас немножко развеяла и успокоила. Но уже на крыльце больницы мы поняли, что не знаем, что делать дальше.

– А теперь куда деваться? Никто же нас не пустит.

– Постоим. Потом, может, Дмитрий Станиславович поднимется что-нибудь узнать. Или Нинка позвонит его родителям, а может, они там в приемной сидят.

– Не пойду туда, – отрезала Нина.

– Ну хорошо, пусть Дмитрий Станиславович сходит…

Мы стояли на крыльце и пытались согреться. Тут из подъезда вышла мама Коли. Она порылась в сумочке и достала пачку сигарет. Я ткнула Нинку в бок.

– Ирина Александровна, как Коля себя чувствует? – спросила она.

Та с недоумением посмотрела на нас.

– Он никак себя не чувствует, он без сознания.

Нинка осеклась, потупилась,