Джинсы, стихи и волосы - Евгения Борисовна Снежкина

прочим, ты сам настаивал, что искусство коллажа – одно из самых актуальных. Вот и «Мухоморы»…

– Ну ты сравнила! «Мухоморы» занимаются визуализацией. Это вообще как бы археология. И вот это вот. У них есть единственное, что, может быть, осталось у нас, это язык, который все-таки худо-бедно передавался от одних к другим…

Нас уже попросили выйти. Я пыталась угомонить Антошку:

– Ну что ты переживаешь? В конце концов, не нравится – пойдем отсюда.

– Нет. Они занимают наше место в поэзии и наше место в культуре. И нам их надо оттуда сдвинуть, а врага надо знать в лицо.

– Мне уже стыдно тут с тобой. Что ты несешь? Какое лицо?

На сцену вышел Рубинштейн.

– Вот оно, это лицо, и я буду его бить.

– Тоша, я тебя умоляю. Ты посмотри на него, он маленький!

Рубинштейн достал перфокарты и начал читать написанные на них слова и фразы.

– И что тебе не нравится?

Меня чувствительно пнули в спину.

– Ладно, пойдем отсюда. – Я взяла его за руку и потянула к выходу. – Постоим около дверей. Все равно уже всем мешаем. Вот что тебе не нравится? Ты же слышишь, что он работает с целыми фразами и с паузами. С паузами даже больше. Работа с пустотами. Это то, о чем писали твои структуралисты к чертовой матери, хотя я их и не читаю.

– Ну… – протянул Тоша, – все равно бить буду.

– Нашелся герой, маленьких обижать. Леваки за справедливость.

Антошка набычился и сжал кулаки.

– Смотри, это соединение материала и текста. Перфокарты тут тоже важны. Да, он действительно работает с советской лексикой, но никакой другой у него нет.

– А почему нет? Почему у Маяковского была? Почему он мог себе позволить, как и все авангардисты десятых-двадцатых годов, действительно эксперименты и с языком, и с пространством общественного. А эти такие все несчастненькие. У них, понимаешь, четыре слова на всех.

– Твой Маяковский, между прочим, в Париж ездил. А куда ездил Рубинштейн? Максимум в Кратово. Легко быть фанатом Маркса и не думать о том, как потом всех заперли и никто пикнуть не мог. А если что и передавалось в традиции, так в устной и подпольно.

– Они присвоили себе право называться авангардом!

– Они не присвоили. Кто сейчас на переднем крае, тот и есть авангард.

– Ну вот! Поэтому их надо двигать!

– О господи.

К нам подошла билетерша и попросила выйти из зала. Антошка бесился. На сцену вышел Дмитрий Александрович Пригов. Он был такой худой, ломкий, его жесты не сочетались со смыслом стихов. Когда он поднимал плечи вверх, становился похож на галку.

– Ну?

– Это лучше, да. И все равно говно. Надо искать что-то новое, а они ленивы как черти. Там нет теоретической базы.

– Половина из них филологи!

– Глупые потому что. Заперлись в своем отраслевом знании. А тебе нужно, чтобы все были марксисты подряд?

– Да. Потому что это главная идея. Это идея, за которую стоит умереть.

– За эту идею убивали, отправляли в тюрьмы и лишали работы! Какого черта!

Я уже не могла выдержать этого спора и убежала из зала.

4

Допустим, бульон уже не получился. Что-то там какие-то хлопья на дне, а должен быть прозрачный. Мать, конечно, голову открутит за то, что мясо испорчено. Но вдруг, если его поварить подольше и воду добавить, оно хотя бы помягче будет? Капуста… Вот как они ее режут? Ведь даже ее отрезать маленьким кружком, а потом вдоль, все равно получаются какие-то лопасти. А должна быть тоненькая. В коммуналке каждая сволочь будет в кастрюлю смотреть. Ладно, черт с ними, пусть лопасти, в конце концов, я тоже не кухарка. Картошка пусть будет кубистская. Это Сашенька очень хорошо сделала, что глазки вырезала. Картошку проще всего резать – хоть на дольки, хоть на кубики. Так чего там пишут? Пассеровать лук на подсолнечном масле. Допустим. А резать-то его как? Он под пальцами расходится на слои. Каждый слой? Ай! Черт! Порезалась! Так ладно, морковку натереть на терке. Это легко. Морковка будет с кровью. Этого только не хватало!

Все ровно лук уже сгорел… К чертовой матери! Все свалю в одну кастрюлю, и что будет, то и будет.

Звонок телефона.

– Добрый день, мне нужна Александра Сметлева…

– Это я.

– Здравствуйте! Я редактор передачи «До шестнадцати и старше», Центральное телевидение. Мы бы хотели сделать с вами сюжет о том сборнике, который сейчас готовится.

– Только со мной?

– Нет, конечно, не только с вами, но и с другими участниками.

– Когда?

– Скорее всего, недели через три. Пока мы соберем всех героев, пока утвердим сценарий. Согласны? Вам удобно?

– Не знаю. Наверно.

– Вот еще что, Саша. Нам бы хотелось снять интервью у вас в школе.

– Где?

– В школе.

– А без школы никак не получится?

– Нет, без школы не получится. Все-таки, вы знаете, это такая тема – учеба, образование и как они влияют на творческие способности. Как поэт существует в современной ему среде, со своими одноклассниками, учителями… Это может быть очень интересно, Саша.

– Ну может быть…

– Мы в школу позвоним, конечно, договоримся. Хорошо? То есть мы достигли принципиального согласия?

– А кто еще будет?

– Будет ваш редактор, Петр Исаакович Бастарков. Естественно, Володарский, еще руководители других литературных объединений и ребята, чьи стихи войдут в сборник…

– Бастарков?

– А что такое?

– Нет, ничего. Хорошо.

– Ну хорошо, значит, мы с вами договорились?

– Да. Наверное.

– Кстати, меня зовут Лариса Викторовна. Я вам тогда перезвоню где-то через неделю, когда мы будем подготовлены и договоримся о съемке. Хорошо?

– Хорошо…

– Хорошо. Очень приятно было познакомиться. До встречи.

– До свидания…

Трубку положили.

Меня. Покажут. По. Телевизору.

5

– Я вообще не понимаю, зачем ему нужен этот марксизм. Про слова, про новые конструкции, про филологию – да, я понять могу, но, блин, это же ужасно. А он уперся. Что в нем такого нашел?

– Во время революции шестьдесят восьмого года тоже очень многие были марксистами. Так что не скажи, эта идеология внесла кое-какой вклад…

– Какой?! Ты «Архипелаг ГУЛАГ» читал? Неужели непонятно, что если на одном конце А, то на другом будет обязательно Б? Вся большевистская идеология ведет исключительно и только к насилию.

– И, кроме того, это некрасиво, – сказал Ангел.

– Вот! А он за это держится и с ума сходит. Потихоньку, но сходит. Злой стал совсем.

– Да и на черта он тебе нужен?

– Я люблю его.

В этот момент на Петровку вошли Бранд с Валенком. Бранд навис надо мной.

– Это кто тут у нас сопельки жует?

– Отстань от нее, – сказал Ангел. – Видишь, девушка не в духе.