Товстоногов - Елена Владимировна Семёнова

Последней каплей стало требование режиссера, чтобы Борисов – Достоевский плюнул в икону.

– Я этого делать не стану! – категорически ответил артист, почувствовавший, как от самого этого требования все оборвалось внутри.

Разрыв с Зархи стоил Олегу Ивановичу двухлетнего запрета на съемки в кино. После краткого разговора с директором «Мосфильма» Сизовым актер писал:

«Я чувствовал себя постаревшим Чацким, готовым выкрикнуть: “Вон из Москвы! Сюда я больше не ездок!” Моя “Софья” – Женечка Симонова (она играла в фильме роль жены Достоевского) – хотела совершить такой же поступок – уйти с картины, но я, как мне кажется, отговорил ее: “Тебе нельзя этого делать. Перетерпи. Тебя больнее накажут”. И еще с сожалением подумал, что горе мое – не от большого ума, а от недомыслия – совершенно непозволительного в моем возрасте. За это и наказан…»

Товстоногов решение Борисова одобрил и тотчас пришел на выручку своему актеру. Посмотрев фотопробы, констатировал:

– Вылитый Федор Михайлович! Ай, как похожи! И потом – какое надо иметь мужество, Олег! Я поздравляю – это поступок!

Следом Георгий Александрович предложил ставить спектакль из жизни Достоевского на Малой сцене БДТ:

– Наверняка есть какая-нибудь пьеска про личную жизнь Федора Михайловича. Спрошу-ка у Дины Морисовны… Это могло бы успех иметь. Кажется, он ножку Аполлинарии поцеловать хотел и все не решался, хотя явно имел садистские склонности?

Олег Иванович нашел пьесу сам, хотя и довольно слабую. Прочитав ее, Товстоногов спросил:

– Олег, как вы отнесетесь к тому, что эту историю поставит Лев Додин? Он сейчас без работы ходит. Вам это имя знакомо?

– Знакомо… Я очень хорошо к этому отнесусь, Георгий Александрович.

Однако Додин убедил и главного режиссера, что гораздо лучше ставить самого Достоевского, а не чьи-то посредственные сочинения о его жизни. Так родился спектакль «Кроткая», который, разумеется, не имел громкой славы «Идиота», но также стал весьма значительной страницей в летописи не только БДТ, но и русского театра в целом. Вдова Олега Борисова вспоминала: «В “Кроткой” вылилась вся его любовь к Достоевскому, это был святой для него автор».

Олег Иванович полностью погрузился в роль, работе над которой посвящены многие страницы его записок:

«У Ф. М. есть заметка в дневнике, датированная 16 апреля 63-го года: “Маша на столе. Увижусь ли с Машей?” Интересно, в какой степени неудачный брак с первой женой нашел отражение в “Кроткой”? Достоевский всегда испытывал чувство вины по отношению к Марии Дмитриевне, его нервозность, неуравновешенность пугали, отталкивали ее. Она была издергана и неспокойна. Еще после бракосочетания в церкви они отправились к своим знакомым, где должны были провести первую ночь. Но именно в тот вечер у Ф. М. случился припадок. Когда он начал приходить в себя, то первое, что сказал: “Нехороший знак”. Стал оправдываться перед женой, что не знал, до какой степени болен. Оправдываться ему было нелегко. И любовь, и весь брак были нелегкими. Его сила, стремление к физическому превосходству угнетали Марию Дмитриевну. Достоевский, как известно, во время ее болезни создавал “Записки из подполья”, тон которых “резок и дик”. Их автор признавался самому себе: “…любить у меня – значило тиранствовать и нравственно превосходить. Я всю жизнь не мог даже представить себе иной любви и до того дошел, что иногда теперь думаю, что любовь-то и заключается в добровольно дарованном от любимого предмета праве над ним тиранствовать”.

Гроб на столе. “Возлюбить человека, как самого себя по заповеди Христовой, – невозможно. Закон личности на земле связывает. Я> препятствует”. Далее Ф. М. приходит к выводу, что каждая сильная личность должна уничтожить свое Я>, “отдать его целиком всем и каждому безраздельно и беззаветно”. У Достоевского с Марией Дмитриевной не получается. Не получается и у Закладчика с Кроткой».

– Как ты потом восстанавливаешься? – спросил Борисова пришедший на спектакль М. М. Козаков, пораженный его работой.

– Очень просто… грамм двести водочки… А по такому случаю, что ты пришел, можно и двести пятьдесят…

– А знаешь, что ты воплощение самого Достоевского? Это никому еще не удавалось…

Эту свою мысль Михаил Михайлович даже развил в статье, посвященной «Кроткой».

Сам Борисов говорил о роли Закладчика так: «Я играл время, как бы вывернутое наизнанку, заглядывал в такие закоулки… куда, считалось, вообще не нужно смотреть…»

«“Из чего же складывается трагический образ?” – думаю я, когда дохожу до финала “Кроткой”, – размышлял актер в дневнике. – Уже год я играю спектакль и, кажется, знаю, как это сыграть: “Есть ли в поле жив человек?” – кричит русский богатырь. Кричу и я, не богатырь, и никто не откликается». Помогает “система”. Она в основе всего. Даже если согласиться, что “система” – плохое для искусства слово, все равно – прежде чем выплеснуть эмоции, должен быть анализ. Сам КС. утверждал, что одному “система” помогает, другому она не нужна, потому что органически заложена в нем. Но и тем, в ком она заложена, надо знать, как “разъять” роль. Как “поверить ее алгеброй”. К этому добавляются составляющие, которые я для себя вывел:

1. Уметь излагать факты просто. Информативно. Особенно важно для завязки, чтобы “зацепить” внимание.

2. Куски, поступки не связывать в одну нить. Разрывы в “сквозном действии” во имя “сквозной идеи”. Против логики.

3. Шизофрения в микроскопических дозах – если не наигранная, “не специальная”.

4. Без героизма и романтики “в духе Трамбле и Кузнецкого моста”. Умение быть некрасивым (Юдина! Я, конечно, не о внешней стороне, а о сути).

5. Реалистическая гипербола.

6. Диапазон. Добиваться непохожести.

7. Превращение роли в монолог, вне зависимости от реплик партнеров. Как будто на исповеди.

8. Твое Я и твой опыт.

9. Ощущение себя в пространстве. Умение перерабатывать энергию и информацию оттуда. Вслушиваться в подсказки. Ведь если горит свеча и начинает потрескивать – это что-то должно значить».

Так продолжился роман БДТ с Достоевским. Оформлением додинского спектакля занимался гениальный театральный художник, ставший с 1960-х годов с легкой руки Товстоногова главным художником БДТ, – Эдуард Степанович Кочергин. Он появился на свет в 1937 году в Ленинграде. Отца вскоре арестовали. Родом Степан Кочергин был с Волги, куда его отец, помор, был приглашен купцом Самариным строить корабли на его верфи, так называемые кочи, не боящиеся льдов. Учился в Ленинградском электротехническом институте (ЛЭТИ), где познакомился со своей будущей женой, полькой Брониславой. Девушка происходила из старинного рода, ее предки были высланы в Сибирь после очередного польского восстания при Александре II и с той поры жили там замкнутой колонией. Мать Кочергина до шестнадцати лет даже не знала русского языка. Сына после ареста мужа также учила польскому и крестила в католичестве. В 1940 году арестовали и ее. Тетушки-поморки успели перекрестить маленького племянника в старообрядчество, а затем мальчика забрали в детприемник для