Товстоногов - Елена Владимировна Семёнова

Немецкая постановка вышла в итоге вполне добротной и успешной, но до русской ей, разумеется, было далеко.

Еще до лондонских и парижских гастролей в БДТ на генеральную репетицию «Идиота» пришла баронесса Будберг, фигура загадочная и легендарная.

«Связь многолетняя с Алексеем Максимовичем, архивы Горького, якобы увезенные ею, Марией Игнатьевной, в Англию и “закрытые” до 2000-го года, связь ее с Локкартом, Гербертом Уэллсом и другими прочими – создавали вокруг имени Будберг ореол тайны и еще чего-то зловещего, дразнящего любопытство, – вспоминала Татьяна Доронина. – И вот то, что называется “баронесса Будберг”, – сидит в ложе Товстоногова и смотрит генеральную репетицию “Идиота”.

Владислав Игнатьевич пришел ко мне в гримерную и спросил, почему-то недоумевая: “Ты еще не видела баронессы?” Спросил так, словно я своим невниманием обидела эту самую баронессу, а отсутствием любопытства и интереса к ней обидела его, Владислава Игнатьевича. “Нет, не видела”, – сказала я. “Ну как же так, ты просто обязана с ней познакомиться. Такой счастливый случай. Я только что от нее”, – сказал Слава. “Красивая?” – задала я ему сугубо женский вопрос. Он почти зажмурился от восхищения и произнес: “Очень! Очень! Истинно западная женщина! Иди!”

Идти в ложу к главному режиссеру, да еще во время генеральной? И что сказать? “Я пришла посмотреть на возлюбленную Горького и Уэллса?” Либо: “Извините, я спутала дверь, а кулисы со зрительской частью”. Но Слава смотрел так укоризненно и недоумевающе, что мне ничего не оставалось, как взять в руки длинный шлейф моего белоснежного наряда и пойти в ложу. Ложа была почти пуста. Сидела только, чуть в глубине, очень большая и толстая зрительница. Волосы стянуты в эдакий маленький узелок на макушке. Странное одеяние, наподобие вязаного жакета темно-коричневого цвета, на тяжелых коленях – большая сумка. Вид почти домашний, чья-то бабушка или тетушка, из “не театральных”. Она смотрела на меня, я с огорчением – на нее, поняв, что никакого «знакомства» с баронессой у меня не произойдет. Баронессы здесь нет. Я пошла к двери и наткнулась на входившего в ложу Георгия Александровича. “Простите, – сказала я, – я хотела посмотреть на баронессу Будберг, мне Владислав Игнатьевич сказал, что она здесь”. Георгий Александрович уставился сквозь очки на меня, потом на бабушку с сумкой. После этого стал доставать сигареты и долго закуривать, глядя куда-то в пол. И тут только я поняла, кто эта “бабушка” и что я сотворила. Я уставилась на Георгия Александровича, привычно ища у него спасения. Пауза затянулась. Вывела меня из этой затянувшейся паузы и из этого неудобства – баронесса. Она сказала басом, глядя на меня: “Я встретилась со своею молодостью”. Георгий Александрович произнес сразу, с присущей ему ироничностью, которую уже не в силах был прятать: “Это была историческая встреча”.

Когда я спускалась по лестнице, увидела трясущуюся от смеха спину Славочки. Он не мог оглянуться на меня, не мог ничего сказать. Смех сотрясал его всего, пуговицы на его генеральском мундире почти подпрыгивали и смеялись вместе с ним. Я смеялась в своей гримерной. Сердиться на этот розыгрыш было глупо, да и не хотелось.

В Лондоне, в здании театра “Олдвик”, проходили наши гастроли. Баронесса Будберг присутствовала на всех представлениях, а в антрактах была за кулисами. Я старалась избегать встречи с ней, но это было трудно – закулисье было тесным и неудобным. Она остановилась передо мной, перекрыв собою узкий проход, и, глядя на меня строго и, как мне показалось, надменно, сказала: “Мне довелось видеть на сцене Веру Федоровну Комиссаржевскую. Своей манерой игры вы мне ее напоминаете. Я сказала об этом Товстоногову, он со мной согласен”».

Именем Комиссаржевской Товстоногов впоследствии будет защищать свою приму, которую отдельные критики станут обвинять в однообразии: «Актриса имеет индивидуальность, то есть неповторимость. С вашей точки зрения, наверное, и Комиссаржевская повторялась».

Самым «достоевским» в блестящем ансамбле «Идиота» был актер, чья работа в этом спектакле оказалась в тени Смоктуновского и Лебедева – Олег Борисов, исполнявший роль Гани Иволгина. Для него Федор Михайлович был «альфой и омегой», «всем». Его произведения были им изучены вдоль и поперек, глубоко проанализированы, из них, из персонажей Достоевского черпал он материал для героев совсем иных авторов, которых доводилось ему играть: Генриха IV в БДТ, Рафферти в одноименном фильме и др. Вот что сам актер писал об этом в своем дневнике:

«…одна из глав в “Бесах”, посвященная Николаю Всеволодовичу Ставрогину, называется “Принц Гарри”. Это сравнение с шекспировским принцем исходит от Степана Трофимовича Верховенского, он уверял мать Ставрогина, что это только первые, буйные порывы слишком богатой организации, что море уляжется и что все это похоже на юность принца Гарри, кутившего с Фальстафом… Варвара Петровна… очень прислушалась, велела растолковать себе подробнее, сама взяла Шекспира и с чрезвычайным вниманием прочла бессмертную хронику. Но хроника ее не успокоила, да и сходства она не так много нашла. <…>

Надо подумать, нет ли поблизости примера какого-нибудь “российского американца”. Достоевский описал Лужина. Вот портрет Ганечки Иволгина: “…улыбка при всей ее любезности была что-то уж слишком тонка; зубы выставлялись при этом что-то уж слишком жемчужно-ровно…” А что говорит ему Рогожин: “Да покажи я тебе три целковых, вынь теперь из кармана, так ты на Васильевский за ними доползешь на карачках… Душа твоя такова!”

Тут есть перегиб. Конечно, на карачках не поползет. Ведь и в камин не бросился. Однако в Ганечке – сам того не ведая – я когда-то сыграл зародыш этого Рафферти».

Неудивительно, что такому поклоннику Достоевского была предложена и роль самого писателя. Предложение исходило от режиссера Зархи, который решил ставить фильм «Двадцать шесть дней из жизни Достоевского». Видевшие Борисова в образе утверждают, что отличить его от «оригинала» было невозможно. Однажды Олег Иванович даже прогулялся в оном по улицам Ленинграда до своего дома. Но… прохожие не обратили внимания на «воскресшего» Достоевского. А открывшая дверь жена, не узнавшая мужа в гриме, лишь спросила: «Вам кого?»

В фильме Зархи в итоге снялся Анатолий Солоницын. Понимание личности Федора Михайловича у Борисова радикально разошлось с трактовкой режиссера, и играть «балаганного Достоевского» он отказался.

«По дороге в Карловы Вары узнал любопытные подробности, – вспоминал Олег Иванович. – Вот, оказывается, под какую идею “запустили” Зархи: “Достоевский – предтеча революционных интеллигентов”. Даже рука не поднимается такое писать. Толстой был “зеркалом русской революции”, и Ф. М. туда же. Естественно, от нас эта “идея” скрывалась. Он доказывал в ЦК, что Раскольников правильно порешил бабусю – она занималась накопительством, и автор ее за это наказывает. При этом путал бабуленьку из “Игрока” со старухой из “Преступления и