Товстоногов - Елена Владимировна Семёнова

Курская дуга, форсирование Днепра, освобождение Киева… Две медали «За отвагу»… Одну из них ему вручили лишь 49 лет спустя. Молодой солдат получил задание вброд под огнем перейти протоку, чтобы доставить в штаб важные документы. Это задание Иннокентий выполнил.

А затем был кровопролитный бой, в котором их часть потеряла 130 человек – весь личный состав. Уцелели в той мясорубке лишь четверо. Среди них – Иннокентий.

В дни освобождения Украины рядовой Смоктунович попал в плен. Там он находился один месяц и четыре дня. Зимой, при перегоне из одного лагеря в другой, ему удалось бежать. Колонну пленных вели через мост, и Иннокентий знаком попросил немецкого офицера позволить спуститься к реке, к проруби, чтобы зачерпнуть воды. Офицер оказался, как ни странно, человеком…

Иннокентий спустился под мост, конвоир с пистолетом шел следом. В эти мгновения в памяти пленника воскресли все молитвы, которым успела научить его набожная тетка. И – о чудо! – ступив на лед, офицер поскользнулся и упал, а пистолет прочь от него покатился по льду. Пока немец поднимался и гнался за своим оружием, русский солдат успел скрыться…

Его, полуживого, приютила и выходила украинская семья. Окрепнув, Иннокентий вступил в партизанский отряд. В нем он подружился с еще одним бывшим пленником. Уже по окончании войны они договорились раз в два месяца обмениваться телеграммами наподобие «Дядя Вася чувствует себя прекрасно». Не получив таковой однажды, Иннокентий поспешил к своему другу и от его матери узнал, что тот арестован…

Не дожидаясь той же участи, воин-победитель, вынужденный скрываться в собственной стране, поспешил уехать как можно дальше – в Норильск. Принцип «дальше тундры не сошлют» сработал. До самой смерти Сталина Иннокентий работал в норильском театре, где, кроме него, подвизались в основном ссыльные и заключенные Норильлага – например, Георгий Степанович Жженов и княжна Эдда Урусова.

Расстрелянные дед и дядя… Репрессированный отец… Плен, приравнивавшийся в СССР к измене… С такой биографией можно было не помышлять о карьере, о большой сцене – остаться бы в живых и на свободе… В Норильске Иннокентий Михайлович Смоктунович сменил фамилию, точнее, лишь ее окончание. Смоктуновский – под этой фамилией уже совсем скоро узнает его вся страна. И все пережитое им станет материалом, из которого будут сотканы князь Мышкин, Гамлет, царь Федор Иоаннович…

О роли царя Федора крестник актера Анатолий Ким писал:

«В трагедии А. К. Толстого царь Федор добр не только по природе своей, но и потому, что он “святой”, что является чистейшим и кротким христианином, для которого Писание, Евангелие стало естеством и содержанием души. И глаза Федора, взирающие на мир, и уста, произносящие слова, суть очи и уста самой веры.

Но царь Федор в исполнении Смоктуновского открывает нечто большее, чем каноническая христианская кротость. В этом образе предстает человек, в котором содержится космическое, вселенское начало доброты. То начало, что проявилось в человеке и через человека как знак его Божественного происхождения. Это обнаружилось в людях гораздо раньше христианства – раньше всяких религий, нравственных гуманистических норм и законов. Великий актер и великий человек – Иннокентий Смоктуновский своим творчеством показал, что доброта была заложена в человеке – она была запрограммирована Творцом как фундаментальная основа нашей духовной эволюции.

И тайна необычайного воздействия на современников, тайна его царской власти над зрительскими душами заключается в том, что все им созданные лучшие образы не только раскрывают доброту как главное движение и устремление человека, но постоянно, в каждое мгновение своего эстетического бытия пребывают в ней, выказывая ее пластическую, музыкальную, психологическую конкретную сущность.

Все мучения, даже погибель ее носителей не проходят для нас бесследно. Кажется, примеры их поражений и падений чем-то даже увеличивают нашу собственную сопротивляемость, нашу решимость противостоять злу. Таковы для нас уроки катарсиса, усвоенные через трагедии князя Мышкина, принца Гамлета, царя Федора Иоанновича.

Но он был истинным христианином, глубоко верующим православным человеком. Я могу говорить об этом, потому что сам принял крещение через него. Иннокентий Михайлович был моим крестным отцом – он одновременно крестил своего сына Филиппа и меня, когда мне было уже сорок лет. Священник, который совершал обряд крещения, пригласил потом всех нас к себе домой, долго беседовал со своим знаменитым прихожанином и на прощание молвил с улыбкой: “Вы веруете, Иннокентий Михайлович, как верует какая-нибудь темная старушка. Но это самая истинная вера, самая глубокая – так верят простые души и дети”.

Эта вера вела его по жизни, помогала ему устоять, преодолеть все жизненные невзгоды и достигать таких творческих свершений, что по плечу лишь редчайшему на земле таланту. Вера спасала его на войне, куда он попал семнадцатилетним долговязым парнишкой…»

Вера… Это слово было для Иннокентия Михайловича определяющим в жизни. Он жил с ощущением Божией руки на себе. Долгие годы актер был прихожанином Валаамского подворья, а Библия была его настольной книгой.

В 1994 году в Москве шли баталии о судьбе Студенческого театра при МГУ, вместо которого решили открыть ранее существовавший в этом здании храм Святой Татианы. Письмо в защиту театра было подписано Галиной Волчек, Кириллом Лавровым, Юрием Никулиным, Валентином Гафтом, Марком Захаровым, Михаилом Ульяновым, Леонидом Хейфецем и другими актерами и режиссерами. В нем говорилось, что «…восстановление церкви именно в этом здании не обусловлено исторической необходимостью», так как это уже третье местоположение Татьянинского храма. Между тем «исторический дом» на улице Герцена[7] – «святыня театрального искусства нашей страны», а Студенческий театр МГУ – «трибуна, с которой студенты университета выступали в защиту демократии и прогресса».

Это письмо для подписания принесли и Смоктуновскому. Уже тяжелобольной Иннокентий Михайлович прочел его и спросил:

– Скажите, какую я сделал в своей жизни подлость и чем дал вам повод подумать, что я подпишу письмо против Церкви?

Сын раскулаченных крестьян, половина семьи которого была репрессирована и уничтожена, чудом уцелевший сам, Смоктуновский глубоко переживал трагедию своего истерзанного, по собственному его определению, Отечества.

«Я сын России, – говорил он в одном из последних интервью журналисту Урмасу Отту. – И очень хочется надеяться, что достойный ее сын. Она на какое-то время заблудилась, ее увели не в ту сторону. И поэтому она долгое время, страшно долгое время, трагически долгое время находилась не в том положении, не в той стадии, в которой должна была находиться страна с такими удивительными, прекрасными, глубокими традициями в творчестве, в искусстве, даже в жизни. Было огромное крестьянство. Посмотрите на эти лица, дореволюционные лица крестьян. Что ни лицо, то витязь, то князь. Да, на фабриках, на заводах, наверное, пили, выпивали… Но лица были иными. Лица были