Рассказы о Розе. Side A - Никки Каллен

– Он придет, – сказал Изерли, – он ведь обещал… не переживай. С такими заплывами, как вчера… ангелам за тобой глаз да глаз.

Ричи засмеялся.

– Я знаю.

Тео проснулся на рассвете; солнце только-только показалось – над садом и морем стоял туман, и казалось, будто это шелк, белый, прозрачный, расшитый золотом; Тео вздохнул, улыбнулся, вспомнив, что они пережили; оделся, как в армии, будто сержант держит спичку – на скорость – голубая рубашка, синий узкий галстук, темно-синие джинсы, синий жилет в узкую, «гангстерскую» полоску с карманами – дизайнерская штучка, карманы будто вверх ногами; кеды; постучался в комнату Изерли, никто не ответил; толкнул дверь тихонечко, чтоб не заскрипела; Изерли и Ричи спали – Изерли в кровати, закутанный в пледы, будто новорожденный; Ричи на полу, в спальнике; сером, шикарном, с клетчатым подкладом внутри, на минус пятнадцать. В комнате пахло сигаретным дымом застоявшимся; кофе, корицей, ванилью; Тео поулыбался; и пошел делать дела – в общем-то, их было немного по представлениям Тео; он не сомневался, что Изерли нашел бы их целую кучу – список; впал бы в ужас от того, что Рози Кин зарастает пылью, грязью; лошади – они узнавали Тео и не пугали уже, фыркали тепло; ели яблоки из рук; Тео накидал им сена, наслаждаясь, как круто, наверное, выглядит – в своем жилете, рубашке, галстуке и с сеном; настоящий ковбой; ему нравилась конюшня – уютная, чистая, теплая, будуар для лошадей, а не хозяйственная пристройка; солнце растопило туман и сияло, будто работало вместе с Тео – конюшня была вся в разноцветных пятнах от окон – волшебная детская, зонтик Оле-Лукойле; потом Тео пошел на кухню, есть хотелось ужасно; включил Джемму, поставил вариться яйца, пакетики с пшенкой, достал масло и джем – малиновый, нарезал хлеба, налил в кувшин молоко и сок – апельсиновый; расставил на столе; может быть, Изерли уже в порядке и придет, и стукнет его по голове, что всё ужасно. Да нет, Изерли не стукнет. Домашнее хозяйство – это же не инженерное бюро.

Они все еще спали. Было ужасно душно. Надо бы им окно открыть. Тео подкрался к кровати, стараясь не задеть Ричи, наклонился над Изерли и понял, что у того жар. Пылало, как от раскаленного металла, старомодного чайника со свистком, только вскипевшего; ресницы и волосы слиплись, щеки и губы алели, как накрашенные; будто Изерли был одной из принцесс, всю ночь проплясавших на балу в подземном замке…

– Ричи, – толкнул он парня на полу; подумал – сейчас он в меня нож воткнет; он ведь спит с оружием наверняка, как в средние века рыцари, или революционеры; тот открыл глаза мгновенно, без всех этих «ой, что? уже утро? я сейчас», даже без просто секундного размышления «где я?»; такие синие, что у Тео сердце замерло – у смерти синие глаза. – У Изерли жар, ему плохо, кажется… – шепотом, превозмогая все свои внутренние ужасы.

Ричи встал, собрал спальник – все это мгновение; и наклонился над Изерли; потрогал лоб; побледнел.

– Жопа, – сказал, – давай звони в «скорую».

– Так сразу? Я думал, ты не доверяешь местным врачам.

– Дело не в местности. У него воспаление легких начинается. А у меня нет лекарств.

– Так быстро? Я думал, воспаление легких – это процесс, требующий времени, затяжного и обильного насморка, потом кашля; ну, знаешь, как написание романа – выстраивается композиция, герои в развитии…

– Он ведь в последнее время весь на нервах был, мог и не заметить простуды за собой… ты ведь не заметил?

– Ну… платки и капли в нос он не разбрасывал повсюду.

– Даже если бы разбрасывал; ты ведь так увлечен собой; своими книгами, шмотками, творческой самореализацией.

– Ну да. Во всем я виноват. Просто кругом. Я понял. Невнимательность еще девяти человек не считается. Включая тебя.

– Помоги мне его посадить, – они подняли Изерли, он весь горел, арабский сосуд с углями; а чувствует он, наверное, холод – все наоборот; ассоциирует себя с курицей Бэкона, набитой снегом. – Флери, ты меня слышишь? – Ричи постучал Изерли по щеке, Изерли открыл глаза, они были как пруд, поросший ряской, зеленые, мутные.

– Мне плохо, Визано, ох, мне плохо, прости меня… – еле слышно произнес, губы запеклись; красные, будто он ел ягоду.

– Все хорошо будет, Флери, мы тебя в больницу отвезем, – голос у Визано был самый обычный – не ласковый, а сердитый, будто у него были такие планы на этот день – пикник, гамак, книга, которую откладывал два года, вечер в опере, «Женщина без тени»… Тео набрал в ноутбуке номер местной «скорой», позвонил с телефона Ричи – он лежал рядом, на табуретке. «Они мне концерт записали-то хоть…» глянул, пока «скорая» принимала вызов – да, вот диск, и на нем запись… приятно… Ричи прав, я эгоист, думаю только о своем комфорте и удовольствиях; надо мне обет принять какой-нибудь, яблоки зеленые одни жрать, бросить курить, и читать Розарий пять раз в день; Тео все это представил, улыбнулся; а я ведь могу…

– Приедут через час. Дорогу размыло после вчерашней бури. Он же не умрет за час?

– Не умрет. Принеси пока влажное полотенце, таз с водой холодной, но не ледяной, и открой окно. Нужен воздух.

Тео все сделал; Ричи мочил полотенце и прикладывал Изерли ко лбу, тот иногда приходил в себя и опять просил прощения; он от жара, наверное, уже не очень-то понимал, кто с ним – называл Ричи «ван Хельсингом»; на все Ричи отвечал очень добрым «заткнись»; никаких голливудских сантиментов; «принести тебе завтрак?» «попить принеси, сок или чай» Тео принес; апельсиновый сок, с мякотью, сахаром и льдом; через час приехала «скорая», очень пунктуально – можно было часы по ним проверить; они объехали Рози Кин и поставили машину на заднем дворе, так же, как тогда фермер с маслом, Джон Анно; все из города ощущали себя прислугой, подумал Тео, все-таки мы феодалы; замок, возвышающийся над городом; два медбрата бережно взяли Изерли и положили на носилки; Изерли был в белой рубашке, промокшей насквозь, будто его только спасли из моря; и в пижамных полосатых бело-голубых штанах, закатанных под колено, байковых, нежных; тонкие белые щиколотки, отливающие розовым и голубым, как дорогой жемчуг; красивые пальцы; круглые, как у статуй греческих; «кто с ним поедет?» «я, – сказал Ричи, – подождите пять секунд, я соберу наши с ним вещи; самое необходимое…» «ему там все выдадут, сэр» «нет, он будет спать в своей пижаме, и вытираться своим полотенцем, и спать под своим пледом» – это было уже слишком, но медбратья спокойно ответили: «ну как хотите, сэр, только побыстрее»; Тео испугался; «Ричи, ты что, меня здесь одного оставляешь? я же рехнусь! один, в замке…»; Ричи так на него взглянул, что Тео замолчал; другого варианта просто нет. Это как с мамой – либо ты сидишь один дома, сам разогреваешь себе рис с овощами и курицей, и играешь, и делаешь вид, что темноты не существует – везде свет, радио играет, что-нибудь уютное, Луис Армстронг, оркестр Глена Миллера; либо… а другого варианта нет. Долг и дисциплина. Ричи собрал вещи Изерли, потом убежал к себе в комнату и вернулся реально очень быстро – у него, наверное, есть специальный рюкзак от Луи Виттона на случай срочной эвакуации, подумал Тео: кофе, сахар, спички, плед, пачка аспирина, сигареты, фонарик, счетчик Гейгера, влажные салфетки, смокинг и парфюм от By Kilian.

– Держись, мужик, – сказал Ричи Тео, обнял на мгновение, и все, исчез в машине «скорой»; и «скорая» уехала, мигая сиреной; распугивая птиц; будто на дороге от Братства могла быть «пробка».

Я один, сказал себе Тео, вот черт, я один. Что же я буду делать? Есть, выведу лошадей гулять, они же поймут, что мне страшно, не будут капризничать, а вечером посмотрю кино; «Элизабеттаун» или «Титаник», или «Черная кошка белый кот»; где много людей, и все шумят… Он стоял посреди заднего двора, солнце грело воздух, будто в комнате кто замерз и попросил включить обогреватель, море шумело позади, и не считая птиц, и ветра, и моря, была такая тишина… Тео сел на лавочку, закрыл глаза и подставил лицо солнцу; веснушки вылезут, ну и пусть. От множества событий он ничего не чувствовал, и не одной ясной мысли – об Аврелии Августине или «Хранителях» не формировалось в его голове; он просто слушал воздух. Прозрачный, нежный, ароматный – земля, лес, соль от моря, смола на коре; немного кофе из кухни; все еще корица и ваниль, и печеные яблоки от его одежды. Солнце путалось в ресницах, будто в шкафу в поисках нужной вещи – Тео любил солнце, в Гель-Грине всегда было пасмурно, сыро; он ни разу в жизни не покупал себе темных очков. Я запомню это навсегда, подумал Тео, как я сижу на лавочке на заднем дворе Рози Кин, оставшись совсем один, и солнце у меня в ресницах, бьется, будто бабочка попалась в паутину….

Он так и сделал – вывел лошадей, как делали Роб и Женя, к морю, аккуратно, по обрыву, там был почти склон, все лошади умели там ходить; а вот сам Тео упал и съехал, засмеялся; побегал с ними по воде, сверкающей, теплой у берега; потом повел их назад, загнал, дал еды, потом пошел в душ, переоделся, в темно-красную рубашку, коричневые вельветовые штаны, коричневый пуловер, ему с детства нравилось быть здорово одетым в «домашний» день, когда никуда не надо идти; а вдруг вместо задней стенки шкафа все-таки другой мир, и там сразу – Белая королева; а ты такой красивый и ко всему готовый… ко всем приключениям… приготовил себе еды – ничего сложного, бутербродов, самых любимых – сливочное масло и форель слабосоленая, и петрушка, и тоже с маслом и с медом; чай сладкий-пресладкий; принес все в свою комнату, поставил ноутбук поудобнее, включил «Титаник»; а потом понял, что ему все равно ужасно: жутковато и одиноко. Он взял спальник Ричи с пола в комнате Изерли – в ней был полный разгром – тарелки везде, чашки немытые, полная пепельница, ноутбук Ричи, постель вся скомканная; надо убраться завтра; Боже мой, какая же страшная история с нами приключилась; он представил, как рассказывает ее Дэмьену, Грину, отцу Дереку; понял, что скучает; они были такие живые, такие настоящие; как раньше – актеры из кино, герои комиксов, мама; взял спальник и пошел в сад; было прохладно, но не холодно; будто своим жаром Изерли согрел все побережье; пахло необыкновенно – ночной росой, травами Изерли; запах звезд, подумал Тео; лег на спальник, завернулся, не застегиваясь; спальник был шикарный – мягкий, пышный, как перина, и пах каким-то дивным парфюмом, не душно, а еле уловимо, рисунок карандашом; Тео смотрел на звезды и курил; выдыхая дым в небо; как Джек Доусон на лавочке «Титаника»; здесь мой сад, мои розы, с ними мне не одиноко, они живые, они поддержат меня; и почти слышал их голос внутри себя – не бойся, Тео, мы рядом, детские звонкие голоса, маленькая Ида и ее цветы, вздохнул, умиротворенный, и заснул…