Рассказы о Розе. Side A - Никки Каллен

Его нигде не оказалось – ни на кухне; ни в столовой – стоял сервированный стол, на двоих; будто свидание; и все нетронутое; горшочки, хлеб, пирог, сок; чай холодный; фрукты; Тео рассеянно взял топазовое яблоко; вытер о пиджак; душевая, холодная, темная; все полотенца сухие; туалет; вернулся в коридор с комнатами, постучался к Изерли; открыл – никого не было; пусто и темно; и дождь стучится в окно с такой силой, что дребезжит переплет. Только не это, подумал Тео, только не это, блин, что же делать, если он нас бросит, и побежал в гараж, и чуть не попал под стремительно въехавший мокрый джип. Из него выскочил задыхающийся Изерли, белый, хватающий воротник бежевой рубашки; будто всю дорогу он бежал сам.

– Изерли, что с тобой? – спросил Тео.

Изерли посмотрел на него совершенно безумными глазами; расширенными зрачками, будто отравленный; и пошел быстро от него, побежал, в темноту, к обрыву.

– Изерли! – закричал Тео, кинул яблоко. – О, черт…

И побежал за Изерли; ветер сбил его с ног, Тео поскользнулся, и упал с размаху в грязь; фак, подумал он, мои штаны от Пола Смита; саднило так, будто он слетел со «Снежка» на асфальт; громыхнул гром; Тео промок мгновенно; будто кто-то облил его из ведра; «Изерли!» крикнул он в темноту; «Изерли! что случилось? это же я, Тео!»; ну, конечно, вот он услышал, что это Тео и прибежал, и рассказал, что случилось, черт, дерьмо; поднялся, земля скользила под ногами, размытая; ночь была такой темной и страшной, сплошной, будто ты проснулся под одеялом и не понимаешь, где ты, что это, почему нет комнаты; сверкнула молния – и – чудо – как в кино, в черно-белом, в негативе – Тео увидел Изерли, который собирался спускаться по одной из лестниц – наверное, он сошел с ума, потому что полез по Лукреции Борджиа, заросшей шиповником; об нее раздирались даже рабочие перчатки; «Изерли, ну, пожалуйста! вернись!» – он не помнил уже о Ричи и штанах от Пола Смита, понимал только, что перед ним человек, с которым случилась беда – вот она, темная, страшнее этой ночи; страшнее Хичкока, Карпентера; когда он добрался до лестницы, скользя на каждом шагу, Изерли был уже внизу, на пляже – море было такое странное, светилось изнутри, будто луна упала в него, прячась от непогоды; и Тео было видно каждый его шаг – как раскадровку: он стоял, схватившись за голову, словно его раздирали изнутри голоса; потом опустился на колени, начал молится, потом просто слушал, низко опустив голову, надеясь, видимо, на ответ; а потом стал раздеваться – это заняло у него меньше минуты – рубашка, кеды, штаны; а потом побежал – Тео охнул – и кинулся в это теплое сияющее серебряное море; и поплыл быстро-быстро от берега.

Тео даже не понял, как он добежал до Рози Кин, сколько это заняло у него времени; пролетел по коридору, оставлял черные следы; и стал кричать, долбится в дверь Ричи: «Ричи! Открой! Ричи!» – Ричи же открыл мгновенно; будто и не спал вовсе; будто сидел и ждал, нервничая, поглядывая на часы, этого крика; он был в одних джинсах; на бедрах, четки все еще в пальцах; увидел Тео, всего в грязи, как принцесса на горошине.

– Что?

– Изерли… он… – Ричи схватил его и встряхнул так сильно, что у Тео клацнули все зубы друг о друга. – Он… бросил одежду на берегу и поплыл…

Ричи схватил кеды и рубашку и побежал на улицу; будто Изерли принес себя в жертву – дождь и ветер утихли; пахло пронзительно морем, озоном, зарождающейся весной; Тео показал на Лукрецию Борджиа, Ричи просто скользнул по ней, не зацепившись ни разу – очаровал в свое время; Тео же неуклюже пробрался, и порвал-таки пиджак; спрыгнул неуклюже, как упавший и лопнувший пакет с клубникой, брызги во все стороны, Ричи уже стоял возле вещей Изерли и вглядывался в море, ища хоть малейший след – взмах, тень; море погасло, и на небе не было ни звездочки, их даже было не различить – небо и море – все черное – будто не было никогда света; Бога; Эдисона; не изобретали никогда; как странно всё, подумал Тео – когда по морю плыл Изерли, оно светилось изнутри, а ночь была страшная, темная, теперь же ночь светится, а море черное.

– Что теперь? – спросил Тео, прощупывая руки на занозы.

– Куда он поплыл?

– Что значит, куда? На юг или на север ты имеешь в виду? Просто прямо…

– А почему ты за ним не поплыл, пока он был близко?

– Я… я не умею плавать.

– Ты же из Гель-Грина, там же море, там все моряки.

– Ну, конечно. Мой отец был военным летчиком. В нашем море никто не купается, оно ледяное. Дети погибают мгновенно. Мне даже сны иногда снятся, что я тону, замерзаю.

– О, Боже, от тебя вообще никакого толку.

– Ну, прости, Визано… что я не умею плавать… – да, правда, прости, горе внутри Тео разрасталось и поглощало всё на своем пути. Почему я, Тео, увидел, что кто-то тонет, не кто-то, кто умеет, что за зловещее совпадение…

Ричи медленно снял с себя рубашку, кеды и джинсы, шагнул в воду.

– Визано… – горло перехватило; Тео – как осмелился – коснулся руки Ричи и сжал, ему показалось, что его рука такая крошечная, как семечка, а рука Ричи – большая, как целое дерево; но он всё равно сжал ее, отдавая ему всю свою удачу и силу, если они вообще были когда-то. Ричи ответил ему на рукопожатье – ответил, не сказал ничего презрительного – разбежался и поплыл, как дельфин, фыркая, белея, но потом на горизонте исчез и он, и Тео стало страшно – он один остался во всем мире; с погасшим светом; он сел на песок и стал ждать; до боли в глазах; нашел в кармане джинсов Ричи жемчужные четки – они были теплыми – надежда, вера, любовь; и стал читать Розарий – Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, Аминь, Отче наш, Аминь, Аве Мария, Аминь, Аве Мария, Аминь, Аве Мария, возьми все мои розы взамен, только пусть он его найдет, пусть они оба вернутся домой живыми…

Ричи же плыл и плыл; я уже на середине моря, подумал он, я уже в другом мире, как в книге Пулмана; в мире смерти; море было таким странным, неподвижным, будто политым маслом в бурю – чтобы прошел корабль; и черным; море чернил; где я его буду искать, подумал Ричи, этого безумного-неразумного Флери, нигде, он уже в руках Трэвиса, капризного мальчишки, повелителя моря; сидит, пьет с ним чай; и плюшки ему готовит; булочки слоеные, с яблоком и корицей; почему эта бестолочь Адорно такая бестолочь? не умеет плавать? бегать? принимать решения? Навалился бы на Изерли со спины и впечатал лицом в песок, и никаких тревог… Ни одной звезды; ни одного дуновения; будто мир еще не создан; Ричи казалось, что он в каком-то греческом мифе – так темно было вокруг и тихо, будто он плывет не по морю, такому живому все эти годы; а по Стиксу; ни звука, не плеска кругом; темно было так, что юноша коснулся глаза – уж не ослеп ли он от гнева на Тео; бесполезный парень; надо было ему сломать пару пальцев; но увидел свою руку, белую, прозрачную от холода, и успокоился; просто темно и тихо; как в зале ожидания.

– Отдай мне его, Трэвис, – сказал он, и слова его были такими осязаемыми в этом желе, будто он нарисовал их на бумаге, а не просто произнес, выписал виртуозно, на конкурс каллиграфии серебряной краской, так засверкали, заискрились. – Отдай мне его, сука… я знаю, что имя Господа ничто для тебя… что море – твое… пожалей его, отдай… зачем он тебе, он ведь и не жил совсем… ему лет, как тебе…

Но никто не отзывался; будто он попал в хрустальный шар, Вилфред Саген; только не снежный, а полный тьмы – кто-то встряхнул, и темнота кружится вокруг него, оседает медленно; Ричи поплыл дальше.

– Изерли! Изерли! Где ты? Отзовись! Изерли! Флери! Ты где? Утонул уже что ли? – плыл и распалял в себе злость на Изерли, на Тео; чтобы не замерзнуть, будто дрова в камин подбрасывал; и все время кричал: «Изерли! Флери! Где ты?!»; но было тихо так, будто он не в открытом море, а в маленькой комнате, где спят дети; закладывающая уши тишина; но не верить Ричи не умел; отчаиваться, сомневаться; так он был создан: душа-орган.

– Флери! Вернись!

Ни звука. Море было таким огромным, а он таким маленьким. Крошечным, как когда-то «Титаник». В какой-то момент он понял, что ужасно устал; он плыл уже часа три; понял, что все безнадежно; что уже не найдет Изерли; море не лес.

– Святой Каролюс, что же делать… я ведь могу… ты же знаешь… я ведь так и до Австралии доплыву; но он где-то здесь… блять… надо было все сказать ему сегодня вечером, за какао… что я не ненавижу его… что я просто… просто охраняю его, как умею; а я не умею… – схватился за голову, вздохнул, будто не в бездне был, а в своем кабинете, за столом красного дерева, – отлично, еще полчаса – и я сам умру, – и так темно кругом, что даже если он сейчас же повернет назад, уже не выберется; он даже не знает, где берег; никаких маяков. – Знаешь… я-то ведь не боюсь умереть… но он… он ведь такой… несчастный… – Ричи оглянулся, море будто что-то ждало от него, обещания, жертвы, кольца. – Я отдам полжизни, лишь бы найти его… правда… Каролюс… я отдам пол своей жизни, лишь бы Изерли Флери нашелся… отдам ему пол своей жизни, если ему сегодня суждено умереть… пожалуйста… я знаю, что ты, Боже, не примешь такой дар, но Трэвис, отдай пол моей жизни Трэвису, – не торжественно, грозя небу кулаком, не фатально, чего не сделаешь ради друга, а так искренне, так нежно, будто просил чей-то руки. – Пожалуйста… только верни его… мне так жаль его, он такой хороший… – и его услышали; всё было все таким же темным, как закрытый на лето театр; ни луны, ни звезд; но вдалеке вода засверкала, будто под водой кто-то запустил фейерверк; Ричи улыбнулся, губа лопнула – пересохла от соли; «спасибо, святой Каролюс, спасибо, Трэвис»; и поплыл к искрам; и увидел, как Изерли идет на дно – в столбе света, не воды, а именно света – пылинки вокруг танцуют, как крошечные насекомые вокруг лампы вечером, на террасе, все сидят в креслах-качалках, пахнет сиренью, разговаривают, читают; нырнул и схватил Изерли за руку, тонкое запястье, стебель белой лилии, выдернул из смерти, вытянул, с корнем; Изерли был ледяной, бездыханный; глаза закрыты, лицо белое, усталое, как битые градом цветы; но это было неважно; в Ричи было столько сил, радости и горя, что он готов был проплыть еще столько же – еще одну ночь, до берега, до Рози Кин, где все живое, где сад и сливовое варенье; «все будет хорошо, Изерли»; поцеловал в лоб, положил его себе на плечо лицом вниз; и поплыл обратно; сердце так колотилось от волнения, что поздно-поздно-поздно, кричало «быстрее!», било его ногами, как капризный ребенок; дорогу назад он практически не заметил – тот же свет, дорожка из искр, указывал путь к берегу – будто кто-то шел по воде впереди него, бежал, и рассыпал сверкающие крошки; для небесных голубей; даже Тео увидел блеск на воде; издалека; ему показалось сначала, что от напряжения у него галлюцинации легкие; а потом увидел Ричи с Изерли; вскочил с колен, вбежал в море и помог Ричи вытащить тело.