Соня рапортует - Рут Вернер

Жизнь в одиночестве на самых дальних задворках Ко лишала меня возможностей развлекаться или общаться о людьми. Я читала даже больше обычного и старалась совершенствовать знание языка. Вскоре я бегло говорила по-французски; английским я владела в совершенстве, а когда говорила по-русски, польски или китайски, меня, во всяком случае, можно было понять. Сейчас я почти все перезабыла, за исключением английского.

Еще до отъезда Рольфа мы свели знакомство с одной немецкой супружеской парой. Не могу припомнить, чтобы у меня еще когда-нибудь были такие хорошие друзья из буржуазного круга, как Мириам и Вернер. Они жили в Швейцарии на положении эмигрантов, дожидаясь визы в Южную Америку. По возрасту они были моими ровесниками и имели двоих детей. Вернер был добродушный человек, чуточку рохля; его живая и очаровательная жена во многом расширила кругозор этого коммерсанта. Мы с ними были неразлучны.

Во время двух или трех визитов моего отца в Швейцарию Мириам обворожила и его. Я писала в Лондон:

«Мириам очень обрадовалась папиному посланию. Хотя меня вполне удовлетворяет положение его дочери, должна, однако, констатировать, что его письма моим подругам гораздо занятнее писем ко мне». Вернер и Мириам жили в Монтрё. Мы часто виделись, а нередко проводили вместе целый день. Конечно, они абсолютно ничего не знали о моей работе как разведчицы. Я, как и они, жила на «свое все уменьшающееся состояние». Впрочем, в наших частых беседах я давала понять, что придерживаюсь весьма левых взглядов. Мириам политически была радикальнее своего супруга.

Уже не помню как, быть может через своих родных, я познакомилась также с Ирэн Форбс-Моссе. В возрасте далеко за семьдесят, она, со своей стройной фигурой, синими глазами и белоснежными волосами, была исполнена достоинства и в то же время прелести и грации. Она была родственницей Беттины фон Арним, почитательницы и современницы Гёте. В числе ее родственников и близких друзей был также скончавшийся в 1931 году известный экономист Луи Брентано. В Швейцарии она занимала дом в Шебре, где все было устроено с отменным вкусом.

Образованная, стоящая выше пустой болтовни и сплетен, с разнообразными интересами и прогрессивно-либеральная в своих политических воззрениях, она напоминала Беттину фон Арним. Для Ирэн Форбс-Моссе я в свой тридцать один год была еще совсем молодой женщиной. Вероятно, она мало общалась с молодежью; во всяком случае, меня, а позднее и Лена она всегда принимала очень охотно, трогательно радовалась нашим визитам и баловала нас так, словно приходилась нам бабушкой. Когда я однажды сказала ей об этом, у нее на глазах выступили слезы и она ответила: «Вы оба для меня действительно вроде внуков».

Я упоминаю о сердечных отношениях с семьей Мириам и с Ирэн Форбс-Моссе, потому что они вошли в мою жизнь в Швейцарии и еще по одной причине. Я действительно старалась заводить и поддерживать знакомства в буржуазном обществе, но мои отношения с людьми, о которых я рассказываю сейчас, диктовались не этим холодным расчетом. Мы относились друг к другу с уважением, и позже, когда я нуждалась в помощи, они помогли мне. Это же можно сказать о моих отношениях с женой крестьянина Франсуа. Она много и тяжко трудилась, живя в несчастливом браке с человеком, который ее не стоил. Мы с ней ценили друг друга, и у нее, когда это понадобилось, я тоже нашла поддержку.

В каждом из этих случаев речь шла о людях, ненавидевших войну и фашизм, иначе они не могли бы стать моими друзьями.

Должно быть, уже в феврале 1939 года я вновь встретилась с Джимом, а в марте или апреле — с Леном. После этого я увиделась с ними обоими в июне. Оба знали, что, помимо их донесений, отражавших в основном настроения окружающих (некоторые немцы высказывали свои мнения откровеннее в беседах с англичанами), Центр интересовали и возможности для диверсий. Хозяева Лена как-то взяли его с собой на аэродром, где в огромном ангаре был выставлен для обозрения дирижабль, перелетевший через Атлантический океан (?). Посетители непрерывным потоком проходили через длинную, разделенную на несколько отсеков гондолу. Лен примечал все: подушки на сиденьях, занавески, оболочку из пропитанной специальным составом газонепроницаемой материи. Он не поленился сходить туда еще раз в будни, когда кругом было меньше народу. По-видимому, подбросить пакетик или что-то вроде этого с зажигательной смесью было не так уж трудно. Свой план Лен изложил мне. Я сочла целесообразным — в том случае, конечно, если Центр вообще даст свое согласие, — подключить к этому делу и Джима. Лен побывал у него в Мюнхене. Джим отнесся к задуманному без всякого энтузиазма. По его мнению, поскольку дирижабль стоит в ангаре, доступ воздуха будет слишком слабым для того, чтобы пламя разгорелось. Лен и я думали иначе. Джим был не склонен идти на подобный риск в нацистской Германии. А для нас было важно хоть чем-нибудь повредить и насолить врагу.

В Мюнхене с ними произошел случай, о котором они сообщили мне. Сейчас Лен так вспоминает об этом: они приближались к Одеон-платц и случайно стали свидетелями заканчивавшегося там парада эсэсовцев. Это была церемония в память убитых из германо-фашистского легиона «Кондор». Гитлер послал этот легион в Испанию, чтобы помочь Франко. Одеон-платц была переименована в площадь Мучеников. Эсэсовцы стояли по всем ее четырем сторонам, и у каждого был в руках плакат в выведенным на нем именем павшего.

Лен и Джим тем временем решили перекусить и двинулись вниз по Леопольдштрассе. По правой стороне был ресторан, по виду из средненьких, куда они и зашли. Недалеко от них сидела красивая темноволосая молодая девушка; через какое-то время в ресторан вошла крупная блондинка, женщины довольно холодно поздоровались и, хотя сидели бок о бок, в беседу друг с другом не вступали. Вновь распахнулась дверь. Появились два великана-эсэсовца, а вслед за ними Гитлер. Хозяин ресторана почтительно приветствовал Гитлера, который со своей свитой проследовал в соседнюю комнату. Джима и Лена попросили загасить сигареты, поскольку «фюрер» не курит. В ресторане появился адъютант, который склонился перед двумя дамами и провел их к Гитлеру. У Джима был учитель немецкого языка из числа не бог весть каких ревностных нацистов, который рассказал ему, что хозяин этого ресторана поддерживал Гитлера еще до прихода того к власти и что с тех пор «фюрер» время от времени заглядывает к нему. Что же касается дам, то одна из них была Ева Браун, а другая — Юнити Митфорд. Последняя происходила из известной английской аристократической семьи. Она прониклась нацистскими взглядами и подружилась с Гитлером.

Позднее, после подробных бесед с Леном, я доложила Центру об этой возможности приблизиться к Гитлеру и уничтожить его. Еще до того, как мы могли получить ответ, ход политических событий перечеркнул эту возможность. Лен был разочарован. Его и мои взгляды относительно бесполезности индивидуального террора согласовались с теорией нашей партии. Однако некоторые типы казались нам столь отвратительными, что в отношении их мы были готовы отступить от теории.