Соня рапортует - Рут Вернер

Джим легко схватывал мысль собеседника и задавал дельные вопросы. Он казался находчивым и сообразительным, а для нашей работы это необходимо: значит, не растеряется в необычной ситуации. Свое мужество в борьбе он, должно быть, доказал в Испании, в противном случае его не рекомендовали бы мне для этой новой работы.

Рассказывая об этом человеке, я постараюсь, чтобы на мое тогдашнее представление о нем не повлияли известные мне сегодня факты, касающиеся Джима-предателя, Джима — автора позорного «Справочника для шпионов». Джим произвел на меня хорошее впечатление, и, если не считать некоторых мелочей, оно оставалось таким на протяжении всей нашей совместной работы.

Уже при первых встречах мне стало ясно, что он не прочь пожить комфортабельно, любит хорошо поесть и выпить. В ходе первой же беседы от моего внимания не ускользнул некоторый налет цинизма, но, поскольку этот цинизм относился к нашим врагам, я не сочла его предосудительным. Джиму было тогда лет тридцать с чем-то. У этого высокого, несколько полноватого мужчины были белокурые волосы с рыжеватым оттенком, светлые ресницы, белая кожа и голубые глаза. По его произношению англичанин сразу распознал бы, что он «из мещан», но в Германии это не играло бы роли. Джиму предстояло жить в Мюнхене, приглядываться и прислушиваться, стараться завести знакомства с наци и, если представится возможность, найти ход на авиационные заводы «Мессершмитт». Уже не припомню, поддерживали мы связь по почте или нет. Ни моего имени, ни моего адреса он не знал.

Вскоре после этого в Швейцарию прибыл второй английский товарищ, которого я привлекла к работе таким же способом. Конечно, Джим и Лен знали друг друга по Испании. Впервые мы встретились с Леном в январе или феврале 1939 года в Веве, перед магазином стандартных цен. У 25-летнего Лена были густая каштановая шевелюра, сросшиеся брови и каре-зеленые ясные глаза. Был он тонок, по-спортивному подобран, силен и мускулист. То застенчивый, то задиристый, Лен производил впечатление человека, пока не «отлившегося» в окончательную форму, в котором еще порядочно оставалось от мальчишки. В отличие от Джима, Лен был неприхотлив в материальном плане и, тоже в противоположность Джиму, в высшей степени деликатен.

Услышав, что его отобрали для опасной работы в Германии, Лен просиял. Я объяснила ему, как трудно приходится товарищам в той стране и какими преимуществами для такой работы обладает англичанин. Он отнесся к новой деятельности как к продолжению своей борьбы в Испании, бывшей в его жизни точкой наивысшего взлета. Тревожило его только одно: годится ли он для выполнения столь почетного задания? Я была убеждена, что он не пожалеет усилий ради этого. Умный, начитанный и весьма наблюдательный, Лен был несколько слабее в организационных вопросах, да и держался не так самоуверенно, как Джим. На окружающих он производил впечатление симпатичного и скромного молодого человека.

Лен должен был осесть во Франкфурте-на-Майне и постараться установить контакт с «И. Г. Фарбениндустри». Тогда я приписала восторженную готовность взяться за опасную работу, помимо политических убеждений, его молодости. Позднее мне стало ясно, что такой энтузиазм был врожденной чертой характера Лена и не убавился с годами.

Когда в 1959 году английские и американские участники войны в Испании впервые приехали в ГДР, я узнала от них о его отчаянном бесстрашии. Это его качество побудило в Испании некоего американского психолога пригласить Лена на «профессиональную беседу»; случай так заинтересовал его потому, что до сих пор он еще не встречал человека, свободного от чувства физического страха. Однако из-за той же безграничной способности идти на риск повседневность не удовлетворяла Лена. Было бы, впрочем, ошибкой считать его авантюристом. На протяжении двадцати лет он самоотверженно и добросовестно выполнял в ГДР важную работу, приковывавшую его к письменному столу.

Еще в Испании Лен был членом коммунистической партии этой страны, а тотчас по возвращении вступил в ряды английской компартии. Теперь ему было очень тяжело уничтожить свой членский билет и без всяких объяснений выйти из партии.

Он уехал во Франкфурт-на-Майне. Там он поселился в доме вдовы тайного советника на положении «постояльце, принятого в семью». Сын вдовы был агентом по продаже во Франкфурте пианино фирмы «Блютнер» и вместе со своей молодой женой жил у матери.

Лен придумал себе следующую легенду: его отец погиб на войне. Дядя и крестный, состоятельный человек, высоко ценит немцев и захотел, чтобы племянник осмотрелся в этой стране, изучил язык.

Семейство радушно приняло молодого англичанина; его водили в театры и на выставки, старались научить его немецкому языку.

Последним из группы прибыл в конце апреля 1939 года Герман. Я ждала его раньше, но химический опыт, проводившийся кем-то в школе, где он проходил подготовку, неожиданно закончился взрывом, и осколки оконного стекла здорово поранили Герману лицо. На подбородке был глубокой порез, но он мог считать, что ему еще повезло, ибо все могло окончиться гораздо хуже.

Кроваво-красный шрам на лице — неподходящее украшение для подпольщика. Поэтому ему пришлось подождать, пока рана как следует затянется. Герман посещал школу вместе с пятью немцами. Всех их послали с заданиями за границу, но, по словам Германа, только он один добрался до места. Трудно приходилось нашим нелегалам в напряженной атмосфере предвоенных месяцев. К моменту приезда Германа Австрия и Чехословакия уже были оккупированы Гитлером.

Герман осел в городе Фрибуре на западе Швейцарии. В первые месяцы он должен был вести себя тихо, подыскать подходящую квартиру и собрать передатчик. Его судьба схожа с судьбой других немецких коммунистов. С юности активный член партии, он был арестован нацистами, а позже сражался в Испании. В нем я была абсолютно уверена, меньшую уверенность внушал мне его финляндский паспорт: Герман не знал ни одного финского слова.

Наш идиллический домик, «молодая мать с двумя маленькими детьми»; «старая няня, в свое время вырастившая и мать»; создавали видимость чего-то респектабельного и чинно-буржуазного.

Спустя три месяца после приезда, на рождество 1938 года, я пригласила к себе двух моих сестер с их мужьями-англичанами. Отец тоже приехал в Ко. Не говоря уже о том, что мне было очень приятно принимать их всех у себя, эти визиты также способствовали моей легализации.

Швейцарские власти выдали мне разрешение на пребывание в стране до 30 сентября 1939 года. Рольф наметил свой отъезд на начало того же года. Он осмотрелся во Франции и обнаружил в Марселе радиошколу, в которой хотел позаниматься перед тем, как уехать в Китай. Ему предстояло выступать в роли эмигранта, вынужденного приобрести вторую профессию. Это не должно было бросаться в глаза: чем только не приходилось в те времена заниматься эмигрантам, чтобы не умереть с голоду! Проучившись сколько надо, он вновь исчез бы.