Соня рапортует - Рут Вернер

Лен согласился на мнимый брак. Я заверила его, что, как только это ему понадобится, я тут же разведусь с ним, в этом он может не сомневаться. Мне было непонятно, почему он столь запальчиво парировал мое замечание, сказав, что и без моих пояснений прекрасно понимает смысл фиктивного брака.

Когда мы спустя тридцать пять лет, гуляя рука об руку по берегу Шпрее, пытались, имея в виду эти заметки, вспомнить те прошедшие времена, я спросила Лена:

— А когда, собственно, ты понял, что любишь меня?

— В романе написали бы, что это любовь с первого взгляда. Это случилось сразу же, в нашу первую нелегальную встречу в Веве перед магазином стандартных цен.

Я была крайне изумлена:

— До сегодняшнего дня понятия не имела, что это произошло еще тогда.

Он ответил:

— Да я и сам долго не позволял себе заметить это.

Мы вместе посмеялись над этой историей.

Только когда Джим и Лен жили в Монтрё и регулярно являлись ко мне для занятий, я узнала Лена лучше. В то время, как и сейчас, для меня не было большего счастья, чем вырваться на природу, и я увлекалась далекими прогулками. Джим был физически ленив и предпочитал оставаться на лужайке перед домом, но Лен охотно присоединялся ко мне. Тогда, ранней осенью 1939 года, он начал подробнее рассказывать о себе. Лен был сиротой. Отец, погибший на войне, никогда не видел сына. Матери он был не нужен. Семья железнодорожника за определенную плату взяла ребенка к себе. Мать навестила его несколько раз, а потом сказала шестилетнему мальчугану: «Я снова приеду на каникулах». Малыш считал дни. Когда наступили каникулы, он каждое утро стоял перед домом железнодорожника, глядя на проносившиеся мимо поезда. Он слушал, как они подкатывали к станции, вновь, уже в который раз, уверенный в том, что уж сегодня-то мама приедет непременно. Но она не приехала: ни в те каникулы, ни в следующие. Она вообще больше не показывалась и перестала платить за его содержание. Мальчишка чувствовал, что его подло предали.

Я рассказываю это не из любви к сентиментальным историям. Мне хочется объяснить, почему поведение матери, которую он никогда больше не видел, на всю жизнь омрачило отношение Лена к окружающему миру. Замкнутый и чрезмерно чувствительный, он по временам впадает в глубокую депрессию, когда ему кажется, что все люди предают и обманывают его.

В четырнадцатилетнем возрасте Лен начал работать: сначала в деревне, потом в каменоломне в качестве шофера грузовика и, наконец, автомеханика.

В каменоломне на английском острове Джерси в проливе Ла-Манш работал бывший матрос Мориарти, который в свое время плавал по всем морям и океанам на парусниках. Широкоплечий 70-летний ирландец двухметрового роста часто бывал в американском порту Сиэтле, который в истории рабочего движения Америки играл примерно ту же роль, что в Германии Гамбург. Там Мориарти вступил в революционную анархистскую организацию «ИРМ»[31]. Он рассказывал Лену, по возрасту годившемуся ему во внуки, о матросских бунтах на китобойных парусниках, о забастовках в портах, об убитом врагами революционере Джо Хилле, демонстрациях в Сиэтле и собраниях, на которых выступал Джек Лондон, чьи книги для Лена были одними из самых любимых. Классовое сознание старика, его революционный пыл, рассказы о мощи и романтике борьбы рабочего класса оказали на Лена решающее влияние.

В Ко я с осени и до весны ходила на лыжах. Еще в Польше я много практиковалась в этом виде спорта, а в Швейцарии часто бывала в горах с Вернером. Мы поднимались по узкоколейке почти до вершины Роше-де-Нэ — а это как-никак в общей сложности свыше двух тысяч метров, — чтобы оттуда вихрем снестись вниз по склонам. Я была уверена, что Лену это тоже страшно понравится. Он действительно пришел в восторг и настоял на том, чтобы предпринять со мной большую лыжную вылазку, но его смелость на этот раз не привела к добру. Лен ринулся вниз с крутого склона, налетел на ледяную глыбу, расшибся и сломал лыжи. Поблизости не было ни души. Нам пришлось в сильный мороз преодолевать трудный спуск — опасная затея, если делать это не на лыжах, а на своих двоих. В этом лыжном походе я поняла, как дорог мне Лен.

С высоты моего возраста, когда я теперь, в феврале 1974 года, пишу эти строки, мною овладели сомнения. Не слишком ли много сугубо личного в этом рассказе о жизни? Ну, кому, в самом деле, интересно, что я увлекалась лыжами и как складывались мои отношения с Леном?

Я отложила рукопись и, как почти каждый вечер, взялась за чтение, обратилась к книге «Рождество в Сорренто» Мариэтты Шагинян. Автор пишет о дружбе и конфликтах между Лениным и Горьким. Читала я с увлечением: ведь на меня, как и на многих других товарищей, Горький в годы моей юности оказал влияние, способное определить всю жизнь человека. Его рассказы пробудили во мне, тогда пятнадцатилетней девчонке, чувства, со временем приведшие меня в ряды коммунистов. Года два спустя ленинские труды, дав богатую пищу уму, сделали эти чувства более осознанными и прочными. Ленину обязана я тем, что оставалась коммунисткой на всех крутых поворотах моей жизни.

В своей книге Шагинян, которой тогда было уже за восемьдесят, вспоминает молодость.

«Лето в Швейцарии. Мы с еще молодой моей матерью поднялись из Montreux или Glion’а на самую вершину Rocher de Naye, шли целый день…

Спустя десять лет, в декабре 1916 года, Ленин писал Инессе Арманд в Кларан: «А на лыжах катаетесь? Непременно катайтесь! Научитесь, заведите лыжи и по горам — обязательно».

Я перестала читать и задумалась.

Каждый знает, что Ленин работал неслыханно много и интенсивно. Но как чудесно, что он тоже катался на лыжах и советует это делать молодой женщине: по горам на лыжах — обязательно.

А я-то чуть было не вычеркнула из рукописи фразы о том, как сама увлекалась лыжами!

В этом споре с самой собой мне помог не только Ленин, но и его жена. Шагинян описывает, как ей стало известно, что как-то «Надежда Константиновна Крупская просто не выдержала», потому что время, проведенное ею с Лениным в Шушенском, неизменно изображали так, будто они «только и делали, что Веббов переводили». Какой вздор, ведь они были молоды и любили друг друга!

Я словно вижу Мариэтту Шагинян в 1906 году, слежу взглядом за тем, как она в потоках солнечного света взбирается по «нашей дороге» к Роше-де-Нэ, узнаю из ее рассказа, как Ленин спустя десять лет жил в Швейцарии, работал и готовил свою страну к революции.

Я нечасто говорю о моем прошлом, но ей, словно старому другу и товарищу, охотно рассказала бы, как спустя двадцать три года я сидела перед моим передатчиком в швейцарском крестьянском доме под Роше-де-Нэ и держала по радио связь с родиной Ленина, над которой собирались грозовые тучи.