Соня рапортует - Рут Вернер

Лен придумал приспособить для доставки Альбертовых текстов карманный фонарь. Он выпотрошил одну из двух батареек, залил на донышко немного свинца, чтобы не изменился вес, а в оставшееся пустое пространство мы закладывали свернутую в трубочку папиросную бумагу с текстом, после чего вновь закрывали батарейку. После такой операции внешне она ничем не отличалась от любой другой. Мы пользовались лампочкой, которой требовалось несколько меньше вольт, и, питаясь всего от одной батарейки, она все же светила нормально.

Дорога к нашему дому не была освещена, так что, возвращаясь по вечерам, мы пользовались своим карманным фонарем. Позднее, когда швейцарцам пришлось ввести затемнение, фонарь стал необходимым спутником каждого.

Нацистская Германия потребовала, чтобы нейтральная Швейцария ввела затемнение, так как огни городов указывают английским бомбардировщикам путь на Германию и Италию. Швейцария подчинилась; кроме того, Швейцария изготовляла для Германии оружие; крупные партии немецких военных грузов перебрасывались через Швейцарию в Италию. При этом оговорюсь, что швейцарский народ в большинстве своем не признавал фашистскую Германию и ненавидел Гитлера.

При таком обилии работы я чувствовала бы себя превосходно, будь у меня поменьше других забот. Я не знала, как мне дальше содержать Германа, Лена, Джима, собственную семью и Олло. Все пути для перевода денег из других стран были тем временем блокированы. Я поэтому вздохнула с огромным облегчением, когда Центр через меня уведомил Альберта о приезде сотрудника, который должен был привезти деньги для моей группы. Этот человек приехал в марте, доставил Альберту передатчик, но, увы, никаких денег для меня. Уже не помню, как я тогда вышла из положения, но эта тревога омрачала нашу жизнь, и мы старались всячески экономить.

Однако забегаю вперед. В декабре 1939 года, на нас обрушился удар похуже, чем отсутствие средств.

После того, как полиция нас, по-видимому, оставила в покое, Герман забрал у меня свой передатчик и намеревался начать связь из своей квартиры в замке «Розье», кантон Фрибур. Я никогда там у него не бывала. Примерно через месяц мы встретились в Цюрихе — или это было в Берне? У него было для меня несколько донесений, которые я передала в Центр. С этого момента должен был начать работать его собственный передатчик.

На следующую встречу в декабре 1939 года Герман не явился. Не пришел он и на повторную встречу. Подождав две недели, я в нарушение нашей договоренности позвонила ему из какой-то женевской лавчонки. Чужой голос ответил, что он там не проживает.

Германа арестовали 11 декабря 1939 года. В то время я этого еще не знала, но не исключала такой возможности и поделилась своими предположениями с Центром. Разумеется, я также сообщила о встрече Германа с агентами службы безопасности.

Чем я могла помочь товарищу? Прежде всего я побывала у адвоката. У меня не было никакой связи со швейцарской партией или личного контакта с кем-либо из ее членов. Адвоката я знала еще по Шанхаю. Он приезжал туда в связи с арестом товарищей Ноленс-Ругов. Адрес его юридической конторы значился в телефонном справочнике. Я напомнила ему о нашей встрече в Китае. К счастью, он узнал меня, и я рассказала ему о Германе, не упоминая о нашей работе и о Советском Союзе. Он пообещал навести справки и по прошествии довольно длительного времени подтвердил мне факт ареста, а также порекомендовал другого юриста, который должен был попытаться помочь Герману.

Позднее, когда на следствии выяснилось, что Герман — немец, гестапо потребовало его выдачи. На процессе по делу о государственной измене нацисты приговорили его к смертной казни. Швейцарские власти, однако, тут не пошли нацистам навстречу, поскольку уже сами возбудили против Германа судебное дело.

Следовало предположить, что властям было известно о его визите ко мне на Кротовый холм в сентябре 1939 года. Я на время перестала выходить в эфир, но по-прежнему занималась с Леном и Джимом. Было бы бессмысленно внезапно рвать этот контакт. Лен считался моим «женихом», и было вполне естественно, что он и его друг часто бывали у меня. Сама я заходила к ним в пансион очень редко.

Никто не приставал к нам с расспросами насчет Германа, и, как узнала я позднее, его обо мне тоже не спрашивали. Быть может, мы были правы, надеясь, что подобные дела рассматриваются на кантональном уровне (в судебном плане наш кантон никак не был связан с кантоном Фрибур). Возможно, что гибель в результате несчастного случая того чиновника из органов безопасности, который тогда вызывал меня в кафе — Герман был убежден, что это именно тот чиновник, — не имела никакого отношения к упущению властей. Наверняка должны были остаться какие-то документы. Впрочем, чиновник мог действительно не записать мой адрес. В странах, где мне приходилось работать, служба безопасности наряду с основательностью столь часто проявляла нерасторопность и некомпетентность, что я в конце концов перестала ломать над этим голову.

На первых порах Герману пришлось трудно. Физическим истязаниям его не подвергали, но тем не менее помучили изрядно. Оставляли постоянно включенным слепящий электрический свет, доводили до полнейшего изнеможения допросами и грозили выдачей в Германию. Однако кончилось все тем, что его осудили только за нарушение паспортного режима и приговорили к не очень высокому штрафу. Он оставался интернированным до конца войны, но пользовался известной свободой, которая, например, летом 1941 года, когда меня уже не было в Швейцарии, дала ему возможность встретиться однажды с Леном, а позднее — с Джимом. Эти встречи устроил юрист, с которым я так и не познакомилась лично.

Перед встречей с Леном удалось заранее сообщить Герману, что по прибытии на женевский вокзал он должен высматривать там молодого человека с пластырем на щеке, как после пореза при бритье. Тот же товарищ встретится с ним позже вечером. Лен, в частности, поинтересовался от имени Центра, не может ли Герман что-либо сделать для интернированных в Швейцарии советских офицеров, вывезенных из Германии. Насколько мне известно, Герман потом очень помог в организации их возвращения на родину всякими сложными путями.

Кстати, интересно отметить, что Джим в своей книге утверждает, будто он часто снабжал Германа деньгами. Герман получил от Лена сто долларов. Джим при встрече о ним не дал ему ни гроша. По словам самого Германа, он с течением времени получил из других источников три тысячи долларов. Офицерам перед побегом нужны были одежда, деньги и продовольствие. В конце войны Центр возместил эту сумму.

Последнее, что было известно о немецком товарище, это его встреча с Леном летом 1941 года.