Воскреснуть и любить - Констанс Йорк

— Ты не Кентавр.

Джеймс отвернулся, но не спешил уходить.

— Вы абсолютно ничего не знаете.

— Это я знаю.

Казалось, наступившее молчание продлится целую вечность. Затем Джеймс шагнул к дверям и, не оборачиваясь, бросил:

— Кентавр у тетки. Она живет в Ратленде. Кейси Энджерс.

— Кто может это подтвердить? — спросил Энтони.

— Фостер сказал мне. Кентавр во всем ему признался. Машина, в которой он сидел, когда стрелял в вашу жену, стоит на стоянке у теткиного дома.

— Полиция подобрала осколки бокового стекла, — сказала Кэрол. — Они могут сличить их.

— А если повезет, то и пистолет найдут, — добавил Энтони, глядя вслед юноше, взявшемуся за ручку двери. — Спасибо, Джеймс.

— Не надо было ему убивать Рыжую Гриву. — Он перешагнул через порог, а затем обернулся и посмотрел в лицо женщины. — Пес теперь мой, — сказал он. — Мама Рыжегривого отдала его мне.

Кэрол подождала, пока захлопнется дверь, и, обернувшись к мужу, оказалась в его объятиях.

— Похоже, я начинаю верить в чудеса, — прошептала она, утыкаясь ему в плечо.

Энтони крепче прижал ее к себе. Потому что и сам начинал в них верить.

Глава 13

Энтони смотрел на законченную фреску, обуреваемый целой гаммой чувств. Габриель пользовался приглушенными цветами, но образы у него получались яркими. Одна сцена переходила в другую. Иисус, въезжающий в Иерусалим на ослице; Иисус, шествующий по водам; Иисус, молящийся в Гефсиманском саду и на Тайной Вечере; Иисус на кресте; Иисус воскресший.

Ни один из ликов Иисуса не повторялся. Как и на картине, подаренной церкви Глорией Макуэн, у всех Спасителей были разные лица и разный цвет кожи. Иисус, председательствующий на Тайной Вечере, был азиатом, а его апостолы представляли собой смесь рас и национальностей. Иисус в Гефсиманском саду был испанцем, одетым в точности как сам Габриель, вплоть до татуировки на левой руке. Иисус на кресте был белым, а воскресал в образе негра.

Иисус, шествовавший по Генисаретскому озеру, был женщиной, чем-то напоминавшей Кэрол.

При первом же взгляде на фреску у Энтони сжалось сердце. Найдутся люди, которые ничего не поймут, люди, которые сочтут это кощунством. Ему было жаль их, потому что эти образы были сущностью и воплощением христианства. Он верил, что человек по имени Иисус одобрил бы фреску.

На мгновение ему показалось, что он ощущает это одобрение. Что-то коснулось души, словно некто, стоящий рядом, притронулся к его плечу. Он находился в помещении бывшего магазина, где Богу, казалось, нечего делать, испытывая чувство, которого не ощущал с добрых старых времен. И чувство это было сильнее, увереннее, ярче, чем когда-либо прежде.

Он инстинктивно обернулся, но в помещении никого не было. Лишь фреска да изображение, глядевшее на него с алтарной стены. Священник был один, как всегда, но чувствовал себя небывало спокойным и уверенным.

Он склонил голову, однако слова молитвы не шли на ум. И вновь разочарование принялось воевать с верой. Ему хотелось закричать, приказать ушедшему спокойствию вернуться и снова наполнить его душу. Но чем яростнее он боролся за то, чтобы удержать в душе прекрасный миг полной безмятежности, тем хуже это ему удавалось.

Энтони стоял с опущенной головой, пока боль не стала невыносимой. Он выпрямился и шагнул в сторону своего кабинета, когда входная дверь распахнулась настежь и в церковь вошел Габриель.

Из-под распахнутого, несмотря на обильный снегопад, пальто виднелась мятая рубаха, руки были засунуты в карманы джинсов.

— Что скажете, падре? — спросил он.

Впервые Энтони посмотрел на молодого человека сквозь призму собственной боли и увидел перед собой юного странника. Всю жизнь Габриель боролся за существование, и его шедевр вылился из глубин души, измученной нечеловечески трудным детством.

Этот мальчик разбирался в человеческой боли, и внезапно Энтони ощутил с ним такое родство, какого никогда не испытал бы в Изумрудной долине. Он кивком пригласил юного художника присоединиться к нему.

Прежде чем вымолвить слово, священник откашлялся.

— Спасибо. Кажется, очень неплохо. Даже не знаю, что сказать.

— Там вам нравится?

— Нравится. — Он подождал, пока Габриель подойдет поближе, а потом оба принялись разглядывать фреску. — Нет слов, как нравится.

— Мама ходила в церковь и брала меня с собой. Кое-что мне пришлось уточнить в библиотеке, но многое я помню.

— Если хочешь вернуться в церковь, тебе всегда будут здесь рады. Ты знаешь это, правда?

— Я уезжаю. — Юноша сложил руки на груди. — Мама зовет меня к себе. Она уехала, когда я был маленьким, потому что мой старик зверски бил ее. Она хотела забрать меня с собой, но отец сказал, что скорее убьет меня. Он чокнутый. Он бы нашел нас, а она бы не справилась с ним. Но все это время мама присылала мне письма на адрес тетки, и я знал, что она еще любит меня. Сейчас я перерос своего старика, и он боится меня. Наверно, я мог бы уехать и раньше, но не хотел бросать «Мустангов». Понимаете?

— Понимаю. А теперь ты готов?

— Ага. Наверное. Ma хочет отдать меня в художественную школу.

— Судя по этой фреске, ты сам сможешь кое-чему научить тамошних учителей.

— Вы думаете, я справлюсь?

Энтони слышал в голосе юноши сомнение. Габриель никогда не покидал Кейвтауна. Он не знал другой жизни. А юность его прошла в шайке, и без нее он не представлял себе существования.

— Обязательно справишься, — сказал священник. — Глория Макуэн завещала тебе деньги на роспись церкви. Ты знал об этом?

— Я делал это не ради денег.

— Глория хотела бы, чтобы ты ходил в художественную школу. Назовем это стипендией.

— Я скоро уеду.

— Кейвтаун будет тосковать по тебе.

Габриель поднял глаза.

— Сейчас, когда Кентавра больше нет, многое стало по-другому.

Энтони знал, что имеет в виду юноша. Атмосферу в городе изменил не только арест Кентавра, но и то, что «Стая» оказалась непричастна к смерти Рыжегривого. Внезапно обнаружилось, что у двух шаек нет серьезной причины воевать. Соперничество их было не таким долгим, как у ненавидевших друг друга банд, наводнявших большие города. Они бок о бок сидели в школе, вместе играли на детских площадках. Связывавшие их узы были сильнее выдуманных причин для злобы.

Вновь появилась надежда. Крохотная, но все же более осязаемая, чем неделю назад.

— Тюрьмы переполнены, и у судов не доходят руки до таких парней, как этот полуконь-получеловек. Пройдет немного времени, и он вернется, — задумчиво произнес священник. — Как ты думаешь, где он захочет поселиться?