Когда молчит совесть - Видади Бабанлы

Все словно с гуся вода! Если умру, как станешь жить на свете, ума не приложу! — Мархамат тяжело перевела дыхание. — Что мне с тобой делать? В отца пошла. У них в роду все такие. Ни хитрости, ни ловкости! Только и знаете — честность, приличие. Кому это нужно? Да будь твой отец другим, сейчас бы самые высокие посты занимал! Ты его дочь! Моим молоком вскормлена, а ни чего от меня не взяла… Ох, горе мне, таю, как соляная гора. Из-за вас! Таю… О аллах, пошли мне конец…

Алагёз громко зарыдала.

— Не могу я, мама, — сквозь слезы повторяла она. — Что мне делать, не могу…

Слезы дочери, ее горькие слова точно холодной водой окатили Мархамат. В первый раз девочка говорила с ней так откровенно. Сколько раз пыталась Мархамат завести разговор о любви, замужестве. Алагёз отмалчивалась. С тревогой думала Мархамат: а вдруг проклятая болезнь убила в ней потребность любви? Тайно от всех она советовалась с психиатрами. Нынешним летом тревога ее вспыхнула с новой силой. Каждый день заговаривала она с дочерью о Вугаре, расхваливала его красоту, ум, талант. Ничего не помогало, — Алагёз, казалось, не слушала ее. И вдруг это жалобное признание! Как ни странно, оно обрадовало Мархамат. Не означает ли оно, что дочь ее любит Вугара? Она подошла к Алагёз, обняла, села рядом.

— Бедняжка моя! О, если бы ты следовала моим советам, любого парня приворожила бы! И тогда твоя мать не знала бы горя!

А про себя подумала: «Довольно с ним церемониться! Зажму в кулак очутится в кулаке, разожму — останется на ладони!»

Она поднялась и прошлась по комнате. «Пришло время показать ему нашу силу! Пора брать быка за рога!»

— Не плачь, доченька, — говорила она, прижимая к себе Алагёз, — все будет хорошо. Еще дышит твоя мать, а это значит, что добудет она для тебя счастье.

Когда наконец появились Шойла и Зия, Мархамат встретила их спокойно. Как корабль после бури ищет приюта в тихой бухте, так Мархамат бросила якорь в глубоком мягком кресле.

— Где пожар, тетя? — с недоумением спросил Зия, опасливо оглядываясь.

Мархамат величественно молчала. Ее молчание испугало Шойлу.

— Тетя, родная, чем вы так расстроены? — Она взглянула на заплаканную Алагёз, сидевшую у пианино. — Что с ней? Девочка плакала?

Приподняв тяжелые веки, Мархамат заговорила. Глухо, словно со дна колодца, звучал ее голос:

— Заплачешь, если не жизнь у нее, а ненастье.

— Уж не заболела ли снова? — не унималась Шойла, искренне встревоженная происходящим.

Зия оказался догадливее жены, сразу сообразил, в чем дело, и, взяв стул, спокойно уселся напротив мрачно молчавшей Мархамат, кивком головы пригласив жену последовать его примеру.

— Хи-хи-хи… Кто-то взвинтил ваши нервы, тетушка, не так ли? Зачем кричать «караул», когда все спокойно. Какой пожар? Зачем пугать людей?

С трудом оторвав голову от высокой спинки кресла, Мархамат покачала головой.

— Ты сын счастливого отца! Или не понимаешь? Пусть дом мой дотла сгорит, я бы не охнула! — Она сжала кулак и, как молотом по наковальне, ударила им по своей груди. — Здесь у меня пожар, здесь, понимаешь?

— В твоей власти погасить его! — осклабился Зия.

Мархамат с ненавистью покосилась на него.

— В чем она, моя власть?

— Прежде всего надо держаться гордо и независимо. Не бушевать из-за всякой ерунды, как горная река!

— А ты, толстобрюхий, решил меня уму-разуму учить?!

— А брюхом-то и тебя бог не обидел, тетенька… Котомка с зерном, на бедное семейство хватит.

Как огниво высекает из камня искру, так слова Зия зажгли бешенство в душе Мархамат. Она вскочила с кресла:

— Ты еще смеешь глумиться надо мной? Кто из тебя человека сделал? Щедро за добро платишь, каналья!

Черепаха, почувствовав опасность, прячется в панцирь, и Зия Лалаев, сообразив, что перегнул палку, стремительно надел личину покорности. В гневе Мархамат могла осрамить его перед Шойлой. Пять лет женаты, а Шойла до сих пор не может смириться и, если бы не его угодливость и постоянные наставления тетки, давно развелась бы.

Зия готов был валяться в ногах Мархамат, лишь бы она замолчала.

— Простите, тетя, хотел пошутить, рассеять вашу печаль. Глуп я, верно говорите, сечь меня мало! Кто я в сравнении с вами?..

Угомонить Мархамат не так-то легко.

— Я, всеми уважаемая женщина, шла ради него на унижения, просила людей, которые моего мизинца не стоят, устраивала банкеты, чтобы помогли тебе защитить диссертацию, получить ученое звание…

«Как заставить ее замолчать?» — в отчаянии думал Зия.

— Вы правы, тетя, всей жизнью обязан вам! — быстро проговорил он и, обернувшись к жене, добавил: — Такой уж характер у нашей тети: если кто прогневит ее, все на мне срывается.

Мархамат не слушала его, продолжая кричать. Наконец Зия удалось перехватить ее взгляд. Он незаметно провел рукой по шее и глазами указал на Шойлу: пощади, мол, зарежешь без ножа.

— Так-то! — удовлетворенно проговорила Мархамат. — Все вы, мужчины, одинаковые, пока вам на хвост не наступишь, мните, что важнее вас на свете нет! Я и этого надменного холопа поставлю на колени. Не Мархамат я, если не добьюсь своего. Узнает он мою силу!

Заложив руки за спину и высоко подняв голову, гордо, как королева, прошлась по комнате. Зия молчал, от страха не смея пикнуть. Взгляд Мархамат задержался на Алагёз. Девочка сидела за пианино сгорбленная, испуганная. Худенькие плечи вздрагивали. Поток ругани снова вылился на Зия:

— Или не видишь, во что наша голубка превратилась? Ослеп ты, что ли, дурень окаянный?

— Вижу, тетя, вижу. Но что случилось? Вы говорили, что припадки прекратились, она поправилась.

— Что случилось? Спроси у Вугара! У хваленого аспиранта твоего Сохраба. Подобрал пригульную сироту, а на нашу чистейшую розу внимания не обращает. А она по нему сохнет. Если с ней что случится, несдобровать тебе, земля станет тесной.

— Но я — то чем виноват, тетя? Уговаривал, отчитывал, увещевал…

— Пусть эти уговоры острым клинком вонзятся в твое сердце! Взялся бы за дело по-настоящему, добился бы всего!

— Своей жизнью клясться не буду, пусть станет она твоей жертвой! Жизнью Шойлы клянусь: на все лады толковал с ним. Как оболтуса уговоришь? Что еще я должен делать?

— Ничего! Все сама сделаю. Исключат из аспирантуры, тогда узнает, где раки зимуют…

— Не сердись, тетя, — робко вмешалась в разговор Шойла. — Нельзя так! Сердечные дела силой не решаются…

— Молчи! Тебе со старшими говорить не подобает!

— Тетенька, прошу, дайте договорить. Если семья не по любви строится, нет в ней счастья…

— Замолчи! — крикнула Мархамат так громко, что даже Алагёз от испуга подпрыгнула на стуле. Громкая икота сотрясала ее тело. Мархамат с тревогой поглядела на дочь. — Что стоишь, как раненая лань? — Обернулась она к племяннице, понизив голос. — Уведи Алагёз, уложи в постель, девочке отдохнуть надо!

Уложив Алагёз, Шойла вернулась в комнату, и тут новый поток гнева хлынул на ее голову.

— Где она, твоя любовь? Кого сделала счастливым?! — Выкатив глаза, бесилась Мархамат. — Хоть одну семью покажи! — Разъяренная, она двинулась на Шойлу, та в страхе отступила и все-таки упрямо прошептала:

— Не одну — миллионы таких семей покажу!

— А я говорю: замолчи! — И, не довольствуясь словами, Мархамат всей пятерней зажала племяннице рот. — Забыла, как рвала на себе волосы, грозилась, что обольешься бензином и сожжешь себя, рыдала, что ни одного дня с ним не проживешь? Почему не выполнила свои угрозы?

По красивому лицу Шойлы пробежала тень отчаяния, она пыталась что-то сказать, но Мархамат крепко держала ее.

— Да потому, что образумилась! Поняла, что не враг я тебе, хочу, чтоб жила в достатке и счастье. Не я, натворила бы дел, вышла за какого-нибудь оболтуса! Забота о хлебе насущном стала бы твоей верной спутницей. А сейчас? Пять раз в день платья меняешь, муж на руках носит.

Зия от неожиданной похвалы в свой адрес расцвел и высоко поднял голову:

— Сам аллах вещает вашими устами, тетенька. Меня бог Шойле с неба в корзине сбросил.

— Помолчи, жужжит, как оса! Хватит бисер на нитку низать. Твоя цена нам хорошо известна.

Зия притих, каясь, что посмел вставить слово в теткину речь.

— Чтобы я имени этого сукина сына больше никогда не слышала! Чтобы следа ноги его на бакинских улицах не осталось! Понял?!

— Понял! — Зия изогнулся в дугу. — Все понял!

Злоба, бушевавшая в душе Мархамат, требовала немедленных действий. Проводив Зия, она снова кинулась к телефону. Однако, сняв трубку и подержав несколько мгновений в руке, Мархамат положила ее обратно на рычаг. И так несколько раз.

«А вдруг нагрубит? — думала она. — Вдруг не пожелает разговаривать?»