Когда молчит совесть - Видади Бабанлы

Переждав душивший ее кашель, она спросила Башира:

— От тебя-то что ей нужно?

— Помощи просит.

— Как тут поможешь?

— А черт ее знает! Говорит, что я должен поставить вопрос об исключении Шамсйзаде из института.

Женщина хотела еще что-то спросить, но приступ кашля снова прервал ее речь. Покинув жену и предоставив ей самой справляться с хворью, Башир вернулся в кабинет. Удовлетворенная улыбка не сходила с губ.

«Не будь на свете дураков, трудно жилось бы умным, — думал он, вспоминая разговор с Мархамат, и мысленно обратился к Гюнашли: — Если ты достоин звания мужчины, попробуй теперь устоять против меня! Вот когда узнаешь, кто такой Башир Османович Бадирбейли!»

Глава шестнадцатая

Провести день на свежем морском воздухе, понежиться под ласковыми лучами осеннего солнца — какое блаженство! Исчезает усталость, забываются заботы и тревоги. Сохраб и Мургуз Султан-оглы вернулись с дачи веселые, бодрые, помолодевшие.

Услышав в прихожей шаги мужа и свекра, Мархамат легла и притворилась больной. Взглянув на ее мрачное и злое лицо, Сохраб сразу понял, что жена в плохом расположении духа.

Прекрасно зная, что, если Мархамат сердится, лучше ее не трогать, Сохраб все же подошел к ней и спросил заботливо:

— Как здоровье, Мархи? Прошли боли?

Думаете, Мархамат хоть словом откликнулась на ласковые слова мужа? Или хотя бы глаза открыла? Ничего подобного! Продолжала лежать неподвижно и молча, не женщина — каменное изваяние…

— Напрасно ты не поехала с нами, — продолжал Сохраб. — Прекрасный день, ясный, тихий. Так не хотелось возвращаться в городскую суматоху! — Он с тревогой тронул ее лоб, нет ли температуры?

Мархамат со злобой отшвырнула его руку. Сохраба точно ударило током. Губы Мархамат разжались, она злобно прошипела:

— Ну и не возвращался бы! Какой от тебя прок? Разве ты думаешь о семье?

Опять попреки! Сохраб понимал: это лишь предгрозье, гроза впереди… Мургуз молча покачал головой и ушел к внучке. Зачем слушать их пререкания? Старик, так много испытавший на своем веку, казалось, теперь ко всему был равнодушен. Ни во что не вмешивался, в доме сына вел себя как гость.

Дождавшись, пока отец выйдет из комнаты, Сохраб снова обратился к жене. Он так мечтал, возвратясь домой, спокойно поужинать и уйти в кабинет, чтобы всю ночь просидеть за письменным столом. Голова была свежей, ясной, можно хорошо поработать.

— Хочешь, вызову врача? — заботливо спросил он. — А может, поедем к доктору Вейсову? Пусть послушает, измерит давление. Зачем запускать болезнь, потом труднее будет с ней справиться. Поедем, дружочек, побудешь немного на воздухе. Ты, наверное, сегодня из дома не выходила, вот и чувствуешь себя плохо.

— Благодарю за заботу! Не нужен мне твой врач! А будет нужда, без тебя обойдусь! Если уж ты такой заботливый, подумай о дочери. Ты же отец! Погляди, какая она стала!

— Алагёз? — удивился Гюнашли. — Что с ней приключилось?

— М-м-м… — промычала Мархамат. — И он еще спрашивает! Нежный папаша…

Гюнашли, обычно терявший покой, едва упоминалось имя Алагёз, на этот раз остался спокоен. Понимал: если бы с дочерью что-нибудь случилось, Мархамат не стала бы спокойно лежать на диване, а кинулась бы к нему, едва он переступил порог. Очередной каприз.

— Мархамат, есть ли у тебя совесть! — начиная сердиться, сказал Сохраб. — Я должен садиться за работу, а ты…

Слова мужа подействовали на Мархамат, как горящая спичка, поднесенная к пороховой бочке. Она вскочила:

— Твою дочь оскорбили!

— Кто?

— Тот, кого ты восхвалял и лелеял, возносил до небес… вот кто!

— Говори яснее. У меня нет времени разгадывать загадки.

— «Нет времени»! У него, видите ли, нет времени!.. Ко всем чертям твое драгоценное время! — Мархамат тряслась как в лихорадке. — Кто должен оберегать честь семьи?..

— Прекрати пустословие, говори, в чем дело! — Голос Гюнашли стал злым, лицо потемнело.

Взглянув на мужа, Мархамат присмирела. Сохраб редко терял терпение. Но уж если терял… Махнув рукой, уходил в кабинет, закрывался изнутри на ключ, и тут кричи, вопи, рви на себе волосы — ничто не поможет. Худшего наказания для Мархамат придумать было нельзя. Потому она мгновенно прикинулась жалкой, обиженной и стала торопливо рассказывать то, что всего какой-нибудь час назад излагала Бадирбейли, конечно, в несколько иной интерпретации. Но ведь важна суть дела!

Сохраб терпеливо выслушал жену, с насмешкой глядя на ее расстроенное лицо, вздохнул, покачал головой:

— Мархамат, я тебя насквозь вижу. Все это выдумка!

— Что слышат мои уши! — крикнула Мархамат. — И ты смеешь мне в лицо говорить такое?! О, почему не разверзнется земля и живьем не поглотит меня! Позор, позор на мою голову!

— Прекрати крик! Здесь нет глухих.

— Ты заставляешь меня кричать, ты! — не унималась Мархамат. — Горящим углем жжешь мое сердце! Или тебе не жаль дочери? Или ты не отец ей и не желаешь счастья?

— Приди в себя, Мархамат, открой глаза и оглядись! Откуда в тебе столько мещанства? Что за представления о семейном счастье? Времена переменились! Вспомни, в каком обществе ты живешь. Ты, образованная женщина, хочешь кого-то насильно женить на своей дочери!

Спокойные слова Сохраба не возымели никакого действия.

— Но она любит его, понимаешь, любит! — Мархамат топнула ногой. — Этот авантюрист нашел путь к ее сердцу!

Сохраб стукнул кулаком по столу:

— Довольно! Наслушался. Прекрати грязную игру! Ты и девочке заморочила голову! Делаешь нас посмешищем… Отвяжись!

Мархамат никогда не видела Сохраба в таком гневе. Она испугалась и уже готова была отступиться, но язык оказался сильнее разума.

— Что ж, я отвяжусь! Но если с Алагёз что-нибудь случится, ты будешь виноват! И тогда не жди от меня пощады…

Ничего не ответив, Гюнашли ушел в кабинет, заперся и сел за стол. Долго не мог сосредоточиться, перо было неподвижно в его руке, строчки не ложились на бумагу…

Было два часа ночи. Отчаянный тоненький крик огласил квартиру, — так кричит жеребенок, увидев волчицу… Гюнашли выбежал из кабинета. Крики неслись из комнаты Алагёз. Забыв обо всем на свете, в страхе он кинулся туда.

Алагёз без сознания лежала на полу, страшные судороги сотрясали ее худенькое тело. Руки сжаты в кулаки, рот посинел, глаза закатились.

У Гюнашли упало сердце. Вот уже три-четыре года, как не случалось с ней таких припадков. Бывало, что болезнь давала рецидивы, но обычно все обходилось. Врачи утверждали: еще год-другой — и болезнь пройдет бесследно. Что же случилось?.. Он стоял растерянный, испуганный… Мургуз Султан-оглы склонился над внучкой, пытался поднять ее, успокоить. Но у старика не хватало сил, и Сохраб бросился на помощь отцу. Подняв Алагёз на руки, они уложили ее в постель.

В комнате появилась сонная Мархамат.

— Родная моя, — причитала она, — некому позаботиться о тебе! Некому защитить от злого рока…

Рыдая, она искоса поглядывала на мужа, надеясь своими воплями вызвать его на объяснение. Но Сохраб угрюмо и упорно молчал. А Мархамат не унималась:

— Погляди на свою дочь, знаменитый ученый… Называл меня сводницей, мещанкой… Что скажешь теперь, как еще назовешь меня?..

Но Гюнашли даже не обернулся в ее сторону. С грустью глядел он на дочь. Не добившись от мужа никакого ответа, Мархамат обратилась к свекру:

— Нет нам, несчастным, он него ни помощи, ни защиты. Хоть вы позаботьтесь о внучке, вызовите «скорую помощь»!

Глава семнадцатая

Если кому-нибудь вздумалось бы в этот день понаблюдать за Баширом Бадирбейли, он, несомненно, решил бы, что шестидесятилетний старец, как говорится, тронулся умом. Громкий хохот то и дело раздавался в квартире. Даже его больная жена, не выдержав, несколько раз жалобно просила:

— Ну хватит, можно ли так громко смеяться?…

Просьбы жены не трогали Башира. Как не хохотать? Долго же он ждал этого момента! Он ликовал, как путник, годами бродивший по темным дорогам, высвечивающий тусклым фонарем бесконечный путь и вдруг неожиданно вырвавшийся на солнечные просторы. Наконец-то он сможет опозорить Гюнашли в глазах научной общественности! А тем самым вернуть в соответствующих инстанциях потерянные привилегии и снова утвердиться в директорском кресле, на этот раз навсегда! Теперь у него есть все, чтобы уложить опасного противника на обе лопатки! Антидетонатор нового бензина с высоким октаном отвергнут проектным отделом института. Это означает бесполезную затрату государственных средств, грубое нарушение правил исследовательской работы, плагиат, западнофильство. Попробуй опровергни столь серьезные обвинения!

И все-таки, даже имея в руках неопровержимые доказательства научной «несостоятельности» Гюнашли, Башир до сегодняшнего дня не решался начинать открытый бой. Понимал, не ему состязаться с Гюнашли в вопросах науки. Значит, для победы необходимо было еще что-то. Это «что-то» подарила ему Мархамат-ханум. Бадирбейли чувствовал себя во всеоружии. Уже казалась ему недостаточной победа на ученом совете, в которой он не сомневался. «Растоптать, уничтожить…» — шептал Башир, и глаза его сверкали гневом и торжеством.