Беспокойный возраст - Георгий Шолохов-Синявский

Главной его заботой было опередить Черемшанова. Саша, конечно, не выступил бы, у него, наверное, и в мыслях этого не было. Да и Славик тоже. Тот, может быть, из скромности не решился бы: «Ведь поработали-то мы на шлюзе без году неделю». И все-таки Максим боялся, что они опередят его здесь, на собрании. Да если они и не выступят, он все равно должен взять слово… Теперь или никогда.

Вслед за Кармановым взял слово Березов, потом секретарь комитета комсомола. Максим еле дождался конца выступления секретаря и поднял руку:

— Вы просите слова? — спросил Карманов. — Идите сюда… к столу. Как фамилия?

Деревенеющим языком Максим назвал себя и в ту же секунду заметал неодобрение на лице Славика. Тот, кажется, даже хотел удержать его, но не успел. А Саша, сидевший поодаль, скорчил недоуменную гримасу…

«Ага! Скис. Не ты выступаешь первый, а я, и не твою фамилию назвали, а мою. Тут-то я тебя и обгоню. Это тебе не на экзамене», — пробираясь к столу, наступая от волнения на чьи-то ноги, торжествующе думал Максим.

Ему показалось, будто Карманов и Березов глядят на него с некоторым сомнением. Было мгновение, когда Максиму хотелось отказаться от выступления. Он и сам почувствовал в своем порыве что-то фальшивое. Он чуть ли не до крови закусил нижнюю губу и встал у столика в гордую позу.

— Ах, анафема! — ахнул кто-то в толпе. — Наполеон, да и только.

— Не Наполеон, а петушок… Безголосый еще, видать, помимо всего прочего, — не без ехидства заметил другой голос.

— Левонтий, гляди. Молодой-то опять выскакивает, — послышалось среди бригады Кукушкина.

Множество глаз настороженно смотрело на Максима.

Ему стало трудно дышать, во рту пересохло. Прошло не менее минуты, пока он произнес первое слово «Товарищи!».

— Не слышно! Громче! — крикнули в толпе.

Нет ничего ужаснее, когда оратора перебивают или кричат ему «громче». И Максим со злостью, с вызовом, с неприятной развязностью (он сам это чувствовал) громко, даже чересчур громко, прокричал несколько фраз. Смысл их сводился к тому, что вот он, молодой, недавно приехавший на шлюз инженер, принимает вызов начальника строительства, берет на себя обязательство закончить на своем секторе земляные работы за десять дней. Он назвал срок почти наугад — только бы оставить позади Сашу — и тут же призвал его последовать своему примеру.

Когда Максим закончил, послышались жидкие хлопки. Переглядываясь, аплодировали ему и начальники, во все почуяли в речи молодого прораба что-то необоснованное. Среди участников собрания прокатился говорок.

— Тоже, выскочил! Сам он, что ли, будет грунт этот вынимать? — гудели в толпе. — Ни с кем на участке не посоветовался.

— Хоть бы предложил, а то сразу за всех слово взял! Какое он имеет право? Чужими руками славу хочет добыть, — подхихикивали где-то вблизи.

— Шпингалет! Выскочка!

— Ваше предложение хорошее, но от имени кого вы выступаете? Не один же вы будете работать? — из общего шума вырвался простуженный тенорок Карманова.

— От кого? От самого себя… Ну и от остальных… от третьего сектора, — потухшим голосом ответил Максим.

Послышался насмешливый свист. На дальнем бугорке загигикали повязанные разноцветными вылинявшими косынками девчата:

— Миленький! Иди к нам соревноваться! Мы тебе нашу норму установим!

— Вот-вот. Мы для него — остальные, а сам он — главный, — гомонили в толпе.

Максим уже готов был сорваться и бежать очертя голову, но ему на помощь пришел Березов.

— Товарищи, это мы обсудим, — сказал он вставая. — Товарищ, видимо, от имени бригады… повинуясь благородному порыву… А порыв следует поддержать.

— Поддержим! Только не его! Дробота поддержим! С его техникой! — дружно закричали из толпы.

— Что скажет Дробот? Выходи, Емельян Никитич! Ответствуй!

Максим услыхал, как назвали фамилию знатного экскаваторщика, и понял, что совершил непоправимую глупость. Почему он не посоветовался предварительно с Федотычем? О Дроботе он совсем забыл, а ведь от его экскаватора будет зависеть все… Но Дробот пока не просил слова. Он о чем-то наскоро совещался со своими помощниками и с Федотычем, усмешливо-добродушно поглядывая на Максима. Должно быть, он не принимал его вызова всерьез.

— А что ответит на вызов старший прораб? — спросил Карманов, когда Максим с горящим от стыда, лицом шел на свое место. — Старший прораб товарищ Грузный, вы там со своими договорились? Слышите — за вас начинает говорить молодежь!

— Договорились, — встал среди сидящих Федотыч. — Пускай генералы договариваются.

— Дайте мне слово, — поднял руку Дробот. Его лицо, как бы высеченное из красноватого морского песчаника, казалось Максиму квадратным, а из узких щелочек глядели удивительно дерзкие умные глаза.

Максим чувствовал, что робеет под этим взглядом, как школьник. «Вот он меня сейчас отхлещет перед собранием», — подумал он и затаил дыхание — ни жив ни мертв. Но Дробот, выйдя к столу, миролюбиво улыбнулся.

— Извиняюсь, товарищ помпрораба, — начал Дробот. — Тут произошла некоторая закавыка… Вы, товарищ Страхов, наперед меня выступили. Я не хотел конфузить вас перед собранием. Думал, ладно! Работать-то будем мы, грунт этот самый зачищать… Извиняюсь, конечно. Я тут подготовил договорчик с соседом, экскаваторщиком Игнатом Казаркиным… Знаете Казаркина? Парень — гвоздь!. Куда мне до него. Так вот, товарищ инженер… За восемь дней надо кончить зачистку котлована, за восемь, а не за десять. Вот какое дело! Вы мне, извиняюсь, перебили. Малость оскользнулись. Недобрали. Ну, да пускай… Вы все-таки инженер… Может, оно на ваше и выйдет. Ну, а ежели за восемь, то вы так в своем договорчике и запишите. Я вас выручу. Дело ведь общее. Ясно?.. Бывайте здоровы…

И Емельян Дробот, приподняв порыжевшую, всю в масляных пятнах кепочку и сделав что-то вроде легкого поклона, степенно удалился.

Собрание загудело, многие лица обернулись к Максиму.

— Выскочил, петушок, да осекся, — послышались подтрунивающие голоса.

— Ничего, ничего, — кивал Максиму Березов. — По крайней мере, первым выступил — искру бросил…

После собрания Федотыч подошел к Максиму.

— Ну как? Немножко не кругло вышло, да ладно… Назвался груздем — полезай в кузов, — сказал он с суровой ухмылочкой. — Не знал, что ты такой торопливый. Составляй-ка договорчик, чтоб все было по форме. И договорчик пиши на восемь дней да не забудь дать подписать мне и Дроботу. Вищь ты какой: «А я сам, а я сам…»

Максим шел среди молодых специалистов и рабочих своего сектора, провожаемый насмешливым гудением. Вдруг он услышал за собой дерзкий голос Вьюшкина:

— Чудак! Вызвался и промазал! А мы, может быть, и за семь дней свой сектор зачистили бы. Ну, теперь держись!

У Максима сжалось сердце, как будто он сам обрек себя на неравный поединок.

Тут подошел к нему Славик:

— Эх, ты… Продемонстрировал свое тщеславие! Смотрите, дескать, вон я какой…

Максим огрызнулся:

— Хватит меня опекать.

— Я не опекаю. Другие ведь будут дела вершить, а ты только между ногами будешь путаться. Не тебе нужно было выступить на собрании, а Дроботу… Ведь он передовик. О нем газеты пишут. А ты выскочил… Нескромно, Макс, очень нескромно. Нам еще учиться надо.

— А соревнование разве не учеба? — зло спросил Максим.

Славик с сожалением глядел на друга:

— Ох, что-то ты неладное задумал… Как бы не пришлось тебя вытаскивать на буксире.

— Не бойся. Не придется. Отстаньте вы от меня! — окрысился Максим. — Сашке можно, а мне почему нельзя?

Славик покачал головой:

— Так Сашка не один — за ним люди. Он хоть маленький авторитет завоевал. Сашку вон сколько рук подпирает, а тебя? Получилось — ты от самого себя выступил… Чтобы только себя показать.

— Посмотрим, посмотрим, — сердито повторял Максим, шагая все быстрее, чтобы поскорее отделаться от Славика. И Славик отстал…

Со второй половины августа удушливый зной над строительством сменился проливными дождями. Тяжелые тучи, подобно налитым вешней водой глыбам снега, поднимались одна за другой с юго-запада и, как бы тая на пекучем солнце, обрушивались на Ковыльную шумными водяными потоками.

Первый же ливень превратил глинистые насыпи и откосы котлована в непролазное месиво. Все, кто работал на шлюзе, как будто сменили свой цвет на изжелта-бурый — под цвет грунта; каждый носил на ногах по полпуда вязкой, как замазка, грязи. Деревянные мостки и временно положенные железобетонные плиты не спасали, на них сразу же налипал толстый слой. Всюду журчала и лопотала вода, она ополчилась против человека, не уступая без боя ни одной пяди земли.

Маломощные экскаваторы сначала не сдавались, черпали земляную жижу, а потом остановились, затихли, словно захлебнулись; их чугунные основания все глубже оседали в размокший грунт. Бригада Кукушкина не успела закончить сооружаемый из громадных дубовых брусьев и толстых бревен заградительный щит, хотя работала днем и ночью. Первый небольшой оползень навалился на крепление, задержался и не пошел дальше на дно котлована. Плотники изнемогали. В их работе было что-то общее с работой саперов на фронте, строящих мощные, в три наката, блиндажи и землянки. Федотыч бросал их против сползающего грунта, как в контратаку, то в одно место, то в другое. Он не уходил со шлюза третьи сутки, спал тут же, в деревянной будочке своего наблюдательного поста.