Беспокойный возраст - Георгий Шолохов-Синявский

Любопытство шевельнулось в душе Максима: «Карманов? Что-то он скажет?».

— Ладно, — кивнул он. — Пойдем. Может быть, Карманов откроет для меня новое. Пока я вижу одно и то же каждый день.

Славик с недоумением взглянул на товарища:

— Что-то ты не нравишься мне в последние дни. К чему эти разговоры?

— Разговоры самые обыкновенные, — усмехнулся Максим. — Пока я не нахожу на шлюзе того, что ожидал… Глина, земля, грязь, болото — вот и все… Роешься каждый день, как жук в дерьме, и не знаешь, к чему же твоя специальность. Разве я за этим сюда ехал? Ведь я инженер. А мною помыкают здесь как мальчишкой. То рапортички собираю, то табель веду…

Славик прищелкнул языком:

— Вот ты куда загибаешь. Не знал я, не знал… Обижаешься, значит? Тяготишься? А ты сначала заработай большее, заслужи, покажи себя, а не ходи как сонный…

— А ты показал? — насмешливо спросил Максим.

— Я работаю. В глине роюсь! И знаю, зачем и для чего это делаю! — запальчиво ответил Стрепетов и отошел…

Собрание происходило тут же, на глинистых отвалах котлована, у головного сооружения шлюза. Сотни людей в рабочей, покрытой желтой пылью одежде расположились по глинистым буграм, на лесах и железных конструкциях ворот шлюза. На одной из свежих насыпей, на недавно срытой бульдозером площадке, примостился откуда-то принесенный, покрытый красным лоскутом, хрупкий столик. За ним сидели Карманов, начальник политотдела Березов, начальник строительства шлюза Рудницкий, секретарь комитета комсомола строительства.

Несмотря на шестой час, все еще неистово палило солнце, злые лучи пробивались сквозь нависшую над котлованом пыль, окрашивали ее в ржавый цвет. Налетавший из степи ветер не мог разогнать скопившейся за день духоты, люди дышали, как рыбы, выброшенные на берег, а чадное дыхание самосвалов и бульдозеров, облепивших котлован, делало воздух еще более душным и тяжелым.

Максим, Славик и присоединившийся к ним Черемшанов протиснулись в первые ряды, примостились недалеко от столика, на свежем, еще хранившем холодок земных недр грунте. Максим задержал взгляд на Саше. Загорелое, усталое, но все же бодрое лицо его, как всегда, возбуждало зависть. Казалось, Саша знал какой-то секрет такого настроения, но скрывал его от товарища. И поэтому Максиму всегда хотелось чем-нибудь уязвить, расхолодить его, может быть, бросить ему какой-нибудь вызов.

Чтобы отвлечься от чувства неудовлетворенности, он стал разглядывать уже знакомые лица, старался уловить в них сходство с тем, что сам испытывал. Но лица были веселые, нередко усталые, озабоченные, даже сердитые, но не равнодушные. На многих из них светилось выражение горделивого достоинства. Вот Емельян Дробот, машинист экскаватора: присыпанное пылью, широкоскулое, этакое русское, сероглазое лицо. Товарищи из уважения уступили ему удобное место на бугорке; он сидит среди них, обхватив колени коричневыми, такого же цвета, как выбрасываемая его экскаватором глина, руками. На нем седая от пыли, с пятнами пота на спине шведка, из ее коротких рукавов выступают, словно выточенные из старого темного дуба, твердые бугры мускулов; светлые, с рыжинкой, нечесаные вихри треплет знойный ветер.

Максим невольно залюбовался Дроботом. Сидящие невдалеке девушки в синих комбинезонах все время поглядывают на него, перемигиваются, хохочут. А вот Кукушкин — простодушно-хитрый, похож на старосту дореволюционной плотничьей артели. Лицо его в косматых клочьях бородки: видать, давно не брился — некогда. Глаза умные, насмешливо-добродушные, острые как гвозди. На голове старая кепчонка, хлопчатобумажный пиджачок нескладно облегает сухие, но крепкие плечи. Вокруг Кукушкина вся его бригада: такие же простоватые, дружные, хитровато-веселые, себе на уме, мужички — этакая с виду деревенщина… А поглядишь на них во время работы — под их топорами брусья и доски точно звенят, приплясывают…

Карманов и Березов уже стояли за столиком, оглядывая усеянный людьми гребень котлована. Начальник строительства казался Максиму совсем другим, чем в тот день, когда он впервые его увидел. Клетчатую ковбойку сменила военная габардиновая гимнастерка, туго стянутая широким офицерским ремнем, соломенную шляпу — защитная фуражка. И держался он строже, подтянутее.

До слуха Максима то и дело доносился энергичный тенорок начальника, часто прерываемый сухим, трескучим кашлем; по-видимому, застарелый бронхит не покидал его и в летнюю жару.

Максим вспоминал, ходившие о Карманове по строительству легенды. Рассказывали, например, будто он вовсе не знает усталости, почти не спит, потому что пьет отвар какой-то чудесной степной травы, изгоняющий всякие недуги; благодаря этому напитку, он будто бы и держится на ногах вот уже второй год. В любое время дня и ночи, в самую лихую непогодь он мог появляться на далеких участках строительства и своей заражающей энергией поднимать дух людей, вызволять их из любой беды.

Говорили также, будто Карманову уже в Ковыльной дали двухнедельный отпуск, чтобы он за три года скитаний с одной стройки на другую проведал проживающую где-то в южном городе семью, но он вернулся с полдороги, узнав, что на строительстве случилась авария. Авария была незначительная, ее быстро устранили, министр сделал Карманову за отказ от отпуска строгое внушение, а Карманов все-таки заупрямился, сказал, что никуда не поедет, пока не закончит строительство.

Максиму казалось чудом, что один человек может управлять многими тысячами людей, двигать рычагами раскинувшейся на десятки километров стройки. Хотелось понять, какая сила питала эту энергию и волю, этот разум, в чем ее источник. Максиму было пока невдомек, что без многих тысяч строителей Карманов вовсе не обладал бы этой силой, вся энергия, разум и воля могли бы пропасть даром, израсходоваться впустую.

Собрание началось без избрания президиума. Своим хриплым и все-таки слышным всюду тенорком Карманов сразу завладел вниманием всех. Главное в его обращении к строителям, и в первую очередь к комсомольцам, было в том, что рытье котлована и подготовка к монтированию коробки шлюза проходили недостаточно быстро, требовалось ускорить срок окончания землеройных работ. Карманов тут же назвал срок и закончил немногословную, похожую на приказание речь призывом:

— Как же это так, детки? (Любимое его обращение.) Почему ваш шлюз так отстает?

Судя по тону обращения, «детки» как будто относилось к молодежи, составлявшей почти половину всего числа строителей, но и пожилые, уже имевшие за своими плечами по нескольку законченных плотин и шлюзов строители приняли это обращение на свой счет.

— Нажать надо! Сделать бросок и овладеть новыми позициями! — выкрикивал, словно командовал подразделением, Карманов. — Даем пятнадцать дней! Одолеть последние кубометры! Экскаваторщики, не подкачать! Пойти на соревнование! Кто кого, а? И качество! Обязательно качество, товарищи строители! Чтоб каждый кубометр вынутого грунта не сполз обратно. Ни одного оползня, ни одного сплыва. Ясно? Надвигаются дожди. Это серьезная опасность. Удержать позиции! Не только удержать, но и продвинуться дальше! Чтобы через десять дней монтажники приступили к работе… Инженеры, десятники, прорабы, электросварщики, бульдозеристы — все в бой! Чей участок скорее закончит, тому и почет! Кто первый — ну? Вперед!

Вся собранная фигура Карманова вытянулась. Он порывисто выбросил сжатые кулаки вперед, желая кинуться на неведомого противника и смять его. Ничего особенного в его словах как будто не было. Пожалуй, это была обычная, хотя и немного странная, излишне рубленная речь, но Максим чувствовал, как вялость и усталость уходят из его тела, сердце начинает биться проворнее, горячее. Одно мгновение взгляд начальника остановился на нем — это была, конечно, случайность, да и вряд ли Карманов мог в эту минуту различать в толпе строителей отдельные лица, но Максиму показалось, будто взгляд этот проник в самое его сердце, по спине даже пробежали щекочущие мурашки.

Он осмотрелся и увидел запыленные лица, та угрюмые, то веселые глаза, почувствовал себя частью какой-то неуемной силы, подобной взрывчатой массе и готовой потрясти и раздвинуть земные недра, дать простор новому голубому морю, возвести белые чудесные замки с мраморными колоннами. И он, Максим, может стать частью этой силы, войти в ряд прославленных героев, таких, как Дробот! Он ощутил острое замирание сердца, похожее на то, когда человек собирается прыгнуть с большой высоты…

«Да, может, это и есть тот самый счастливый момент! — подумал он. — Теперь или никогда! Победить в соревновании. Вырваться вперед… Оставить за собой Славика, Сашу, может быть, самого Федотыча!..»

Это был в какой-то мере честолюбивый порыв. Максим забыл, что, не поддержанное коллективной волей какой-то части строителей, желание его выдвинуться сгорит впустую, как взвившийся ввысь хотя и красивый, но бесполезный фейерверк. Было ли это следствием давней, воспитанной с отрочества привычки всюду занимать исключительное положение, привычки, сросшейся с его существом, как родимое пятно, или что-либо другое, он не мог знать в эту минуту.