Беспокойный возраст - Георгий Шолохов-Синявский

У Максима мелькнула мысль — немедленно вернуться в будку и по телефону или хотя бы криком подать сигнал о бедствии. Так наказал ему Федотыч. Обратиться за помощью к товарищам, к тому же Саше Черемшанову было бы самым разумным делом в такую минуту. Но Максиму показалось, что в грязной струе воды и заключается тот самый источник его личного подвига, о котором он недавно думал и вчера говорил с Черемшановым. Он готов был никого не допускать к этой проклятой струе, чтобы потом говорить, будто он сам, собственной силой, предотвратил опасность. Нет, здесь он не будет беспомощно топтаться на месте, как тогда, у дверей горящего телятника…

Максим схватил обвисшую доску, державшуюся за сруб одним краем, и хотел закрыть ею бьющую, как таран, водяную струю, но удар ее был столь силен, что доску вырвало из рук и Максима отбросило назад. Он потерял равновесие, сорвался с мостков и упал в жидкую топь и тут же почувствовал, как ноги все глубже засасывает образовавшаяся после ливня трясина, уцепился руками за доски и, сделав отчаянное усилие, с трудом выбрался на мостки.

Движения его сковал ужас. Вместо того чтобы звать на помощь, он стоял и смотрел на хлеставшую воду и чудовищно надвигавшийся сверху оползень. Язык будто прирос к нёбу, как в кошмарном сне, когда хочется крикнуть, а голоса нет. Он смотрел на возрастающую струю воды в полной, растерянности, и эти упущенные мгновения ускорили развязку.

Чувствуя, как ноги вместе с мостками уходят все глубже в грязевой слой, Максим оглянулся: последние звенья мостков скрывались в желто-бурой массе. Ему показалось, что стены котлована сдвигаются, а образовавшаяся на дне трясина вот-вот засосет его с головой.

Он вспомнил о полушутливом, но грозном предостережении Емельяна Дробота и, вскрикнув, пустился бежать к наблюдательной будке с полевым телефоном. Под толстым грязевым слоем в сумеречной мгле ливня мостков совсем не стало видно. Максим находил их ощупью и только случайно не сорвался вниз. Он чуть не сбил с ног какого-то человека, сбегавшего по сходням, слышал крики, вой сирены, чью-то команду и ругань, гул работающих добавочных насосов. На соседнем секторе опасность обнаружили раньше, и Федотыч, видимо, уже развертывал, как в бою, свои аварийные бригады.

Дрожа и захлебываясь от попадавших под капюшон плаща дождевых струй, поминутно погружая руки в вязкую глину, Максим карабкался наверх, срывался и падал, скользил назад и вновь поднимался, уже не замечая того, что творилось вокруг.

Мысль, что он не сразу известил о катастрофе, что прозевал на своем секторе важный момент, вновь поддавшись пустому честолюбивому порыву, и тем самым позволил грунтовым водам прорваться, а оползню распространиться, что котлован теперь затопит и все присутствующие на шлюзе руководители, от ехидного Вьюшкина до Карманова, предадут его всеобщему позору и осмеянию, — эта мысль повергла Максима в полное смятение.

У него все же хватило сил добраться до будки, взять телефонную трубку и вызвать аварийный пункт. Знакомый тенорок, прерываемый сухим кашлем, прозвучал в ней.

Заикаясь и стуча зубами, дрожащим, противным самому себе голосом Максим крикнул в трубку:

— В третьем секторе… ав-ав-авария! Все на помощь!

— Почему сообщаете с опозданием? — с убийственным спокойствием произнес голос. — Вы бы еще на час позже сообщили. Кто это говорит?

Максим затаил дыхание: ему было стыдно назвать себя.

С испугу он все еще не узнавал характерного покашливания в трубке, силился представить себе, кто мог так разговаривать, и вдруг понял: Карманов! Оказывается, сам начальник строительства нес вахту на диспетчерском пункте!

Максим трусливо прикрыл ладонью трубку. Потом положил ее на ящик полевого телефона.

«Что же теперь будет? — уныло подумал он. — Самое лучшее теперь — скрыться и никому не попадаться на глаза».

От пережитого нервного потрясения его мутило, голова кружилась, в ногах чувствовалась противная слабость. С отвращением он разглядывал свои вымазанные грязью руки, комбинезон, который; собирался носить с важным сознанием приобщения к труду.

За дверью будки в шуме и плескании воды послышались хлюпающие шаги, прерывистое дыхание. Максим вздрогнул, выглянул за дверь. К будке почти на четвереньках по деревянным с набитыми, поперечными планками осклизлым сходням взбирался Федотыч. В треугольнике капюшона изрезанное морщинами лицо его необычно грозно темнело.

Максим встал, придерживаясь за раскладной столик, на котором стоял полевой телефон.

В намокшем задубелом дождевике и громадных резиновых сапогах Федотыч ввалился в будочку, как медведь, заполнив ее почти всю целиком.

— Вы что же тут отсиживаетесь, Страхов? — видимо с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать, спросил старший прораб.

— Я… я… сейчас звонил на… на… — забормотал Максим, но Федотыч его перебил:

— Куда ты звонил?! Там люди работают не жалея сил. А ты… ты… — Федотыча прорвало, и он заорал что было мочи, трясясь от ярости: — Сукин ты сын! Маменькин выкормыш! Забрался сюда и прячешься! Боишься ножки промочить?! Почему не сообщил об аварии?

— Я… Я… хотел сам… Меня сбило… — пошевелил серыми губами Максим и, вдруг качнувшись, придерживаясь за наличники, ринулся за дверь.

Федотыч схватил его за полу плаща, хотел удержать, но Максим вырвался и побежал вниз, в клокочущую прорву котлована.

Славик Стрепетов и Саша Черемшанов работали на смежных: объектах: Славик — на входном, со стороны будущего моря, сооружении, Саша — на соседнем секторе. Башням и входной арке паводок был не страшен, но подводному, еще не одетому в бетон каналу угрожала опасность не меньшая, чем тому участку, на котором работал Максим.

Строительная же площадка Саши Черемшанова возвышалась высоко над шлюзом — строители в шутку называли ее скворечницей, — поэтому Саша хотя и стоял все время под дождем, но на непромокаемом его плаще не было ни одного грязного пятнышка.

Услышав, что на секторе Максима вода прорвала заграждение, Саша тотчас же собрал всех своих аварийных рабочих и, не спрашивая разрешения прораба, кинулся вместе с ними на помощь товарищу.

Максима он не нашел, да и некогда было о нем расспрашивать. На месте аварии уже работали добавочные насосы. Моторы напряженно гудели. Дождь все еще лил, как из миллионов ведер. Мокрая глина надвигалась, ломала крепления и упоры, переваливала через заграждения, с угрожающим бормотанием ползла на дно котлована. Все, кто находился тут, от инженера до рядовых строителей, работали лопатами. Все думали об одном: наступил момент, когда все, что было создано за шесть месяцев, может быть сметено за какие-нибудь полчаса! Понял это и Саша, его подхватила та же волна ожесточенного азарта, какая овладевает людьми при виде смертельной опасности.

Но вначале растерялся и Саша. Некоторое время он беспомощно метался по котловану, то подбегал к старшему прорабу, то задавая неуместные вопросы, и выражение лица его было при этом отнюдь не мужественным. Но в наивно-изумленных глазах его было столько огня, такое забвение опасности, что и рабочие и старшие руководители стали относиться к нему сочувственно и многие сразу оценили его добровольную помощь.

— Ничего, браток, не робей. Вишь ты, на подмогу, значит… Ты не боись, мы ее, окаянную (речь шла о сползающей глине), все равно остановим, — заверил Сашу трудившийся вместе со всеми Кукушкин.

Его плотники уже возводили новое заграждение, другие рабочие тащили толстую складчатую, как меха гармони, трубу с громадным храповиком насоса. Они всовывали ее в накапливающиеся там и сям на дне котлована мутные озерца воды, и сильный насос жадно, с громким сапом втягивал воду, выплевывая ее в заранее подготовленный водосток. Там же, где не оказалось машин и куда не доставала труба, люди ведрами и даже котелками вычерпывали буро-желтую жижу. Захлестывающий, шумящий ливень, сверкающие молнии и оглушающие громовые удары создавали картину напряженной решающей битвы каких-то сказочных великанов.

Увидев вернувшегося в котлован Максима, Черемшанов ободряюще крикнул:

— Не сдавайся, Макс! Мы ее сейчас остановим!

Столь нелюбимый Максимом Вьюшкин сунул ему в руку грабарку, прохрипел:

— Хватит бегать в панике. Сейчас все работают, а ты что за цаца такая? Берись-ка! И не оглядывайся на технику! Бывает, что и лопата выручает!

Максим стал рядом с работающей землечерпалкой, принялся вместе с другими выбрасывать мокрую глину. Он уже оправился от растерянности, силы к нему вернулись, только стыд за недавнюю оплошность и слабость не оставляли его. Сжав губы, чуть не скрежеща зубами, вонзал он в глинистый кисель грабарку, отплевываясь, а иногда чуть не плача, бормотал:

— На ж тебе! Ах ты, проклятая!

Дождевые ручьи хлестали его по лицу, смешивались с едким, как соляной раствор, обильным потом. Ему стало жарко. Прохладные дождевые струйки попадали за воротник плаща, текли по спине, отрадно освежая разгоряченное тело.