Беспокойный возраст - Георгий Шолохов-Синявский

— Ничего. Шартан только товарищ, сосед по койке, а ты… ты совсем другое дело…

Максим обнял Сашу, с силой прижал к себе:

— Сашка, друг… Как бывает иногда в жизни — один день все переворачивает в голове вверх дном.

В этот вечер они разговаривали мало, не мешая друг другу думать. Ложась в постель, Максим вынул из сумки маленький любительский снимок, пристроил на тумбочке. С фотографии ясными, немного грустными глазами глядела Лидия. Он сам фотографировал ее новым, подаренным матерью аппаратом накануне размолвки. Поза и взгляд ее были непринужденные — именно такой и была Лидия в действительности: из глаз, смотревших с чуть приметной смешинкой, светилась ее душа, ясная, доверчивая… Рот, с мягкими полными губами, был полураскрыт. Нежные линии его как бы подчеркивали ее доброту, но в очертаниях подбородка, во взлете бровей сквозила непреклонная гордость… Такой именно и увидел Максим Лидию впервые, такой полюбил, но сейчас, когда она была далеко, ему казалось, что он, бывая с ней вместе, не замечал многих ее достоинств, всей прелести ее лица, глаз, улыбки…

Он глядел на портрет Лидии и мысленно спрашивал себя, какие слова сказала бы она, если бы узнала, что произошло сегодня на шлюзе, поверила бы его мужеству или по-прежнему отвернулась от него…

Прошелестела газета, которую, засыпая, выронил Саша. Максим услышал сонное посапывание и выключил настольную лампу. Комната тотчас же озарилась проникавшим снаружи светом многочисленных огней стройки.

Максим лежал с открытыми глазами. После того как он вместе с рабочими заслонил глинистый поток и промок до костей, тело его словно стиснули стальные обручи, руки и ноги болели, как перебитые. Рев воды, метание молний, кабанье всхрапывание насосов, отчаянные крики рабочих все еще отдавались в ушах. Максима начинало познабливать, он натянул на голову одеяло, смежил пылающие веки, пытаясь избавиться от видений дня, но они не отступали, сливаясь в пеструю бесконечную ленту. Ему хотелось дотянуть ее до конца, а конца все не было…

Вот после устранения аварии к нему подходит Березов и говорит: «Это и есть настоящий ответ на встречный вызов Дробота. Тут оба — и вы и Черемшанов — вторично защитили свои дипломы…»

Максиму кажется, что это говорит Березов, но это его собственные мысли; он хочет дотянуться до конца ленты и узнать, что же такое с ним произошло. Почему котлован стал для него столь важным, что он кинулся на его защиту?

И припомнился ему один случай…

Как-то раз, еще в те дни, когда Максима томило сознание неприспособленности к работе на шлюзе, он стоял на вершине земляной насыпи и, испытывая недовольство собой, смотрел на работающих внизу людей из бригады Кукушкина. Устанавливая крепление против возможного оползня, они дружно постукивали топорами, а рядом электрический копер, оглушительно бухая, загонял в землю железные шпунты.

С завистью Максим следил за Кукушкиным. В это время к нему подошел Березов.

— Как дела, инженер? — осведомился он, подавая руку.

— Вот… работаю…

— Привыкаешь? — спросил Березов.

Максим отвел глаза в сторону: ему было стыдно… Стыдно своей слабости, своих мыслей, неверия в самого себя, и он процедил сквозь зубы что-то невнятное, вроде:

— Привыкаю… Ничего…

— Трудно?

Максим отрицательно покачал головой:

— Чуть-чуть…

— Врешь, — решительно возразил Березов. — Вижу — очень трудно. От меня не скроешь. Говори прямо. Глаза у тебя, как у необстрелянного солдата перед боем.

Вконец растерявшись, Максим уже искал повод, чтобы улизнуть от проницательного собеседника. О прямоте и дотошности Березова ходили по строительству причудливые рассказы — с ним интересно было поговорить, но в ту минуту Максим не хотел ничьего участия, ничьих наставлений.

— Слушаются тебя люди? — продолжал строго допытываться Березов.

— Не всегда, — сознался Максим.

— Тот, кто прав, всегда добьется, чтобы его слушались, — заметил Березов. — Значит, ты не всегда умеешь доказать свою правоту.

— В нашем деле надо приказывать, а не доказывать, — смелея, возразил Максим.

Он ожидал, что сейчас начнется накачка общими фразами, но Березов только бросил коротко, глядя куда-то в сторону:

— И это верно… Ишь ты, — усмехнулся он, — кто же это сообразил?

Максим взглянул туда, куда показал Березов, и сразу догадался, в чем дело. Невдалеке, у самого края котлована, на вбитом в землю столбике торчала ржавая, светившаяся, как решето, пулевыми пробоинами немецкая каска. Под нею на прикрепленной дощечке ярким суриком было написано:

«Здесь мы били фашистов, здесь построим канал. Миру — мир!»

— Здорово, а? Прямо наглядная агитация, — сказал Березов.

— Это Иван Пузин, арматурщик, — словно оправдываясь, пояснил Максим. — Ребята вырыли тут каску, он ее и приспособил.

— Молодец. Придумал. Тут этого хламу много. Где-то здесь было немецкое кладбище. Когда начали рыть котлован, костей да черепов чуть ли не полную пятитонку навалили. Пришлось вон там рыть новую могилу и захоронить ихний прах. Так-то, товарищ инженер. Тут до сих пор осколками да костями земля усыпана. Вон там, на том бугре, стоял и я со своим артиллерийским полком.

Максим изумленно смотрел на Березова.

— Что? Не веришь? Тебе сколько лет было, когда наши здесь оборону держали? Девять? Вот видишь. Мало ты тогда знал об этих местах. Ты наверняка и не вспомнил ни разу, когда сюда пришел, о том, что тут делалось. Ведь ни разу не подумал, а?

— Ни разу, — сознался Максим.

— Вы, молодежь, видите жизнь только в настоящем ее облике и не очень любите оглядываться назад. Я не упрекаю — не хмурься, — скупо добавил Березов.

Но от его слов Максиму стало не по себе. Он и впрямь равнодушно ходил по той земле, где люди стояли насмерть и поливали ее своей кровью.

Березов достал свою фронтовую трубочку, не торопясь набил ее крепким черным табаком.

— Вон на той высотке, — показал он трубкой, — наши артиллеристы подбивали гитлеровские танки. Двенадцать дней стояли. Был у меня такой умелец — единолично подбил девять штук… А всего навалили мы их тут дюжины две…

Березов помолчал, задумчиво глядя вдаль не раз повидавшими смерть глазами, попыхивая терпким дымком. Максим почтительно поглядывал: на него, сознавая, что проявил невнимание к памяти этих мест.

— Вот как было дело, инженер, — сказал Березов. — Люди удобрили эту землю кровью, чтоб вершить на ней большие дела. Как ты думаешь: стоит на ней строить этакое? — он повел трубкой вокруг себя. — И всю силушку полагать на это стоит ли?

Максим без колебаний ответил:

— Стоит.

— Ну, а если так, как говорится, строй крепче, а? — внезапно потеплевшим голосом добавил Березов.

После этого разговора, всходя по утрам на насыпь котлована, Максим всегда вспоминал слова начполита.

Взгляд его останавливался на героической высотке. Все, что он успел запомнить в детские годы из военных событий, о чем читал в записях отца, начинало по-новому волновать его душу. Глаза искали знакомый столбик и на нем дырявую фашистскую каску с двумя торчащими врозь, словно спиленные бычьи рога, куцыми шишками.

Потом столбик и каску, символическую отметину Пузина, смял бульдозер. Она скатилась в котлован, была погребена на днище коробки шлюза и на веки вечные замурована твердым, как сталь, бетоном.

…Пестрая лента воспоминаний оборвалась… Уже засыпая, Максим подумал: «Теперь, после сегодняшнего экзамена на шлюзе, я могу сказать Березову: и я оставил на том месте, где стояли его пушки, свою маленькую отметину».

В воскресенье, спустя два дня после полного устранения последствий ливня, Максим и Саша не работали — их смены были свободными. Они только что умылись и собирались идти завтракать, когда в комнату ворвался Славик. Размахивая свежим номером районной газеты, он крикнул с порога:

— Читайте, как вас тут расписали! — И, потирая плешинку, презрительно фыркнул: — Расхвалили без меры. Постарался газетчик… Целую повесть написал… А эпитеты-то какие — «отважные», «доблестные», «беззаветно стойкие».

— А ну, дай, — потянулся за газетой Саша. — Может, ты, Слава, от зависти?

Максим отвернулся к окну, делая вид, что его совсем не интересует газетная статейка.

Черемшанов прочитал напечатанное в два столбца описание их подвига, сказал серьезно:

— Что ж… Изложено живо. Правда, изрядно приукрашено, а в общем все правильно, как было.

— Правильно?! — негодующе воскликнул Славик. — «Рискуя здоровьем и самой жизнью…» Как будто вы на курорт приехали… Может быть, насморком вы и рисковали, а насчет жизни товарищ явно перегнул. А написал так, будто вы гору своротили… только одни действовали… А где же остальные? Кукушкин, рабочие? Явный бум, товарищи!