Крестоносцы. Полная история - Джонс Дэн

С приходом зимы путешествия стали невозможны, и английские и фламандские крестоносцы устроились на зимовку в Лиссабоне в ожидании приветливого весеннего моря и свежего ветра, который перенесет их в Святую землю. Казалось, обстоятельства им благоприятствовали. Осажденная Альмерия, расположенная с другой стороны Пиренейского полуострова, почти одновременно с Лиссабоном сдалась королю Кастилии и Леона Альфонсо VII и его генуэзским союзникам. Новоявленные германские крестоносцы наносили первые, полные праведного гнева удары по прибалтийскому народу вендов. Сицилийский флот покорял мусульманские страны Северной Африки. Рауль, автор истории взятия Лиссабона, размышлял над незавидной судьбой, выпавшей на долю врагов Христа. «Когда мы видим город в руинах и взятую крепость… и когда мы видим их скорбь и плач, мы склонны сочувствовать их бедам… и сожалеть, что бич божественной справедливости еще не опущен», — писал он[444]. Но голос Рауля был гласом вопиющего в пустыне, и сочувствия его было недостаточно. Воины Второго крестового похода продвигались по направлению к Эдессе, и на уме у них было одно лишь божественное возмездие.

Глава 16. История повторяется

Поднялся крик, пронзивший небеса…

1 декабря 1147 года Анне Комнине исполнилось шестьдесят четыре. Свой день рождения она встретила в обители Богородицы Благодатной в Константинополе, в районе Деутерон. Этот процветающий женский монастырь основала еще мать Анны в качестве роскошного привилегированного дома престарелых, достойного женщин византийской императорской семьи. Анна провела там более двадцати пяти лет. В монастырь ее сослал брат, Иоанн II Комнин, в наказание за интриги, которые сестра плела против него после смерти их отца в 1118 году. Находясь, по сути, под домашним арестом, Анна проводила годы монашества с пользой, окружив себя выдающимися учеными, комментаторами «Священного писания» и трудов античных философов. Она и сама им ни в чем не уступала: блестящий историк, Анна серьезно интересовалась грамматикой и риторикой, метафизикой и медициной, читала Платона и Аристотеля и цитировала на память большие отрывки из Библии и Гомера.

Именно в этом монастыре в середине 1140-х годов она принялась за труд всей своей жизни, «Алексиаду» — летопись, которая возвышенным стилем, напоминающем стиль греческих историков прошлого, увековечивала подвиги ее отца. Работая над книгой, Анна опиралась на собственные детские и подростковые воспоминания о годах правления Алексея, на беседы с участниками войн и на документы из императорского архива[445]. Она писала об Алексее и своей матери Ирине, о Роберте Гвискаре и Боэмунде Тарентском, о печенегах с севера, турках с Востока и о крестоносцах — разбойниках и варварах с Запада. Под ее пером оживали призраки мира, одной из немногих живых реликвий которого была она сама.

Трудно себе представить лучшее время для составления такой летописи, чем конец 1140-х годов. Вот как писал другой греческий автор:

Теперь двинулись и кельты, и германцы, и народ галльский, и все другие народы, подвластные Древнему Риму, бритты и британцы — просто весь Запад. Предлогом движения этих народов из Европы в Азию было сразиться с персами, какие встретятся на пути, взять в Палестине храм и посетить святые места; на самом же деле у них была мысль разорить до основания римскую землю и попрать все, что попадется под ноги{106}[446].

Казалось, будто события 1090-х годов повторяются[447].

Племянник Анны, двадцатидевятилетний византийский император Мануил I Комнин тщательно подготовился к прибытию новых крестоносцев. Несмотря на то что армии Конрада и Людовика шли теми же дорогами, что и их предки, намереваясь для начала нагрянуть в Константинополь, а затем двинуться по Малой Азии к Антиохии, существовал один принципиальный момент, отличавший их путешествие от Первого крестового похода, который они так хотели повторить. Первые армии «кельтов» — как называла их Анна — пошли на Восток прежде всего потому, что их туда позвал Алексей. В 1147 году Мануил Комнин никого к себе не приглашал. Крестоносцы явились по собственному почину, и опыт как прошлого, так и настоящего предполагал, что доверять им не стоит. За доказательствами не требовалось далеко ходить, достаточно было взглянуть на западные окраины империи, где осенью 1147 года сицилийский флот Георгия Антиохийского неустанно терроризировал греческие острова: сицилийцы захватили Корфу, похищали с Пелопоннеса женщин-аристократок, чтобы продавать их в рабство, и нагружали свои корабли сокровищами и крадеными реликвиями.

Неудивительно, что Мануил настороженно отреагировал на планы Конрада и Людовика. Император серьезно обновил древние городские фортификации: двойное кольцо стен, построенное еще в V веке при Феодосии II, укрепили, а рвы углубили. На зубчатых стенах развевались флаги, возвещавшие о военной мощи и непревзойденном величии империи[448]. К границам отрядили посланников, которые должны были дождаться прибытия крестоносцев, а затем сопроводить их по Балканам так, чтобы свести возможные беспорядки к минимуму. Мануил писал Людовику: «Когда я узнал, что вы направляетесь в мои земли, я вознес благодарность и рад был об этом услышать»[449]. Он льстил королю, но готовился к худшему.

Рис. 7. Второй крестовый поход (1147–1149 гг.)

Первой явилась армия Конрада. Германский король выдвинулся в путь раньше Людовика, спустился вниз по течению Дуная и пересек границу Византии в конце лета 1147 года. Он привел с собой огромное войско: что-то около пятидесяти тысяч солдат и тьму невооруженных паломников; возглавлял армию цвет немецкой знати, в том числе племянник короля Фридрих, герцог Швабии — будущий Фридрих Барбаросса[450]. Византийский поэт Феодор Продром, демонстрируя привычное сочетание презрения и отвращения, которое люди Востока приберегали для жителей Запада, сравнивал немцев с «гадаринскими свиньями»{107}: нечистыми, демоническими, дикими и одержимыми манией разрушения[451].

Увы, сравнение с утонувшими свиньями страны Гадаринской оказалось вполне уместным. К 7 сентября 1147 года посланники Мануила довели германских крестоносцев почти до самой столицы, и в дороге обошлось без особых беспорядков. Добравшись до места, откуда до Константинополя оставалось два дня пути, крестоносцы разбили лагерь в Хировакхийской долине, которая изобиловала подножным кормом для лошадей и вьючных животных. Через долину протекали две реки. Здесь-то крестоносцев и настигло несчастье. Ночью разразилась жестокая буря, реки вышли из берегов, и поток воды унес с собой множество людей, их скота и имущества. Сводный брат Конрада Оттон, епископ Фрейзинга, так описывал панику, охватившую лагерь: «Можно было видеть, как одни плывут, другие цепляются за лошадей, третьих постыдным образом тащили веревками, дабы вызволить из беды… Огромное множество… было смыто потоком воды, побито о камни и поглощено водоворотами»[452]. Греческий летописец Иоанн Киннам, настроенный менее сочувственно, пришел к такому выводу: «Справедливо можно заключить, что сам Бог наказывал их»{108}[453].