Сделай сам 2 - Константин Николаевич Буланов

Глава 17

Как поссорились Александр Евгеньевич со Степаном Осиповичем

Есть такая птица — пе́репел. Хорошая птица. Вот прям ничего плохого о ней сказать не могу. Да чего там! Отличная птица! Особенно, когда подают её профессионально приготовленной да с молоденьким, жаренным на сливочном масле, картофелем! М-м-м-м! Вкусняшка!

А есть ещё не столь же приятная птица — пе́репил. Уже не столь приятная. Точнее говоря, поначалу она, конечно, ничего так. Да и в середине процесса потребления — вообще выше всяких похвал. А вот по итогу — дрянь, а не птица оказывается. Как есть дрянь!

Вот так оно в жизни нередко и бывает! Разница в какой-то мелочи — всего-то в одной букве в данном случае, а сколько отличий в плане ощущений! Глаза б мои её не видели никогда, эту птицу. Ту, что вторая по счёту. Да и вообще в это утро, начавшееся с большого бодуна, я не желал бы видеть никого. Как и слышать. Особенно эти удары в дверь, что отдались в моей голове звоном бьющих друг о друга оркестровых тарелок.

— М-м-м-м! — раздалось откуда-то снизу, и я, находясь на границе сна и яви, ощутил чью-то хватку на своей лодыжке. — Сударь, не могли бы вы сдвинуть свою ногу в сторону. А то она на мне лежит.

— Кто ты, добрый человек? — прохрипев в ответ, принялся подтягивать ногу к себе, дабы уместить её на том же самом узком диване, на котором покоилось всё остальное моё тело.

— Петя, — вновь раздалось снизу — то есть с пола.

— Петя? Какой такой Петя? — донельзя туго соображая, перевернулся я на левый бок, превозмогая жутчайшую головную боль, и сосредоточил свой взгляд на моём, должно быть, вчерашнем собутыльнике. — О! Пётр, ик, Николаевич! — приподнял я в удивлении брови, узрев целого героического офицера Российского Императорского Флота, позорно возлегающего на ковре, словно Жучка какая дворовая. Да ещё и светящего во все стороны солидным таким фингалом под левым глазом. — Что же вы… Так! И кто вас так по лицу приголубил?

— Хм-м-м… не помню, — явно постаравшись достать из глубин разума воспоминания прошедшего вечера, не преуспел в этом начинании лейтенант Губонин, что, впрочем, не помешало ему нащупать здоровенный синяк и скривиться. — А вам, Александр ик Евгеньевич, кто столь солидный бланш на скуле организовал? — просветил он меня по поводу не совсем полной целостности уже моего светлого лика.

— И я не помню, — спустя полминуты напряжённой работы то и дело желающего уйти в перезагрузку мозга вынужденно признал я факт наличия отсутствия у себя каких-либо чётких воспоминаний о произошедшем. Что могло означать лишь одно — гульнули мы действительно на славу.

Ни разу в этой новой жизни у меня такого ещё не было. Однако, встретив боевого товарища, видимо, дал слабину и понеслось.

После наших совместных приключений в Чемульпо он так и продолжил служить на торпедных катерах, сумев поучаствовать в потоплении двух брандеров, десятках ночных охот на японские эскадренные миноносцы и даже отметившись в уничтожении броненосца «Ясима».

Но после того как японские корабли прекратили появляться близ Порт-Артура, работы для катерников не осталось, и о них со временем совершенно позабыли. Тем более что к тому моменту в строю сохранилось всего три катера.

Больно уж прихотливой оказалась спаренная силовая установка наших автомобильных движков, в которой от постоянных максимальных нагрузок, на коих катерники нередко ходили, лопались коленчатые валы и прогорали поршни, тогда как запчастей в заблокированной военно-морской базе было вовсе не достать.

Тут-то, в Порт-Артуре, мы с ним и свиделись вновь, когда я в середине октября 1905 года приехал забирать наших заводских механиков, проторчавших здесь полтора года и в последние месяцы активно помогавших флотским специалистам принимать новые катера, доставляемые из Владивостока по разблокированной и восстановленной железной дороге.

Ну как нам было не отметить, и саму встречу, и полученные за это время звания с наградами? Вот и ухрюкались в зюзю.

— Тук-тук-тук! — вновь кто-то деликатно постучался в дверь занимаемого нами небольшого домика. Хотя деликатно это было сделано лишь с той стороны двери. У нас же в головах вновь раздался гром ударов многочисленными молотами по наковальням. Во всяком случае, Пётр Николаевич поморщился столь же страдальчески, как и я.

— Хватит стучать! Никого нет дома! Приходите весной! — попытался гаркнуть я, но вышло лишь с трудом прохрипеть из-за совершенно пересохшего горла.

— Малёк, я вхожу! — видимо, услышав с той стороны мой хрип, как всегда очень громогласно произнес, судя по всему, Кази. Ибо кто ещё, кроме этого динозавра, мог обращаться ко мне по такому вот обидному прозвищу? Да и прибыл он из столицы в Порт-Артур с пару недель назад как раз для сдачи новой партии катеров. Тогда же я получил из его рук письма от родни, отчего был в курсе многих дел, как «корпоративных», так и столичных с международными. — О! Красаве́ц! Ничего не скажешь! — ухмыльнувшись, окинул меня Михаил Ильич своим полным ехидства взглядом. — Да и господин лейтенант, я гляжу, такой же! Эх, молодёжь… Завидую! Как есть завидую! Нам-то со Степаном Осиповичем так гульнуть, ни возраст, ни здоровье уже не позволяют! А ведь ещё лет десять назад мы с ним в Москве в «Эрмитаже»[1] ух как могли себя показать!

— Если нельзя, но очень хочется, то можно! — сфокусировав взгляд на визитёре, выдал я старую житейскую мудрость, прежде чем снова икнуть.

— Запомню! — хмыкнул на такое Кази. — Но пока всё же повременю. Дел невпроворот! Да и тебе, малёк, советую забыть про продолжение банкета и поскорее привести себя в порядок. Господин адмирал ждёт нас сегодня на обед. Там-то перед ним и будешь оправдываться по поводу массового выхода из строя своих двигателей.

— Вот и делай после этого людям хорошее, — недовольно скривившись, пробормотал я себе под нос, так как уже имел определённое представление о работе Морского министерства и ГУКиС[2].

Вот уж где лоббирование и взяточничество цвели и пахли, как нигде более! Одно, впрочем, я мог сказать о них хорошее — за производственные косяки, обнаруженные при весьма въедливой приёмке новых кораблей и их последующей эксплуатации, они активно штрафовали частных кораблестроителей, не взирая ни на какие «связи личного характера» оных с