Лимеренция - Х. К. Долорес

мгновение я наслаждаюсь его нежным прикосновением, прежде чем реальность пробирает меня до костей.

Это безумие.

Я отступаю назад, вне пределов его досягаемости, и он позволяет мне.

— Ты же понимаешь, что для того, чтобы разобраться в романтическом интересе, нужны двое, не так ли?

Он поднимает бровь.

— Очевидно. Вот почему я даю тебе понять, что я чувствую.

— Ну, ты не спросил, как я себя чувствую. Возможно, ты спонтанно решил, что я тебе нравлюсь… — Осознание этого звучит еще более безумно из моих уст, чем из его. — Но я не могу сказать того же.

Тень кривой усмешки омрачает его лицо.

— Ты не можешь?

Я резко вдыхаю.

— Нет. Ты просто не интересен мне в таком смысле. — На мгновение абсурдность этого момента поражает меня: я пытаюсь подружиться с Адрианом Эллисом.

В его глазах вспыхивает откровенно хищный блеск.

— Это правда?

Я скрещиваю руки на груди и выпрямляюсь — не то чтобы это избавляло меня от необходимости еще больше задирать подбородок.

— Это правда. Ты мне не нравишься. Не так.

Его ухмылка становится шире, голос понижается до низкого шепота.

— Я тебе не верю. Я видел, как ты смотришь на меня.

Мои глаза на мгновение расширяются.

Он видел?

Мои щеки пылают. Сколько раз он ловил на себе мой быстрый или затяжной взгляд?

Я подавляю желание ерзать, повторяя ту же логику, которую использую по отношению к себе уже несколько недель.

— Я смотрю на тебя так же, как все смотрят на тебя. Я имею в виду, да, ты мне нравишься. Я человек. У меня есть глаза. Но ты и я…

— Вместе было бы идеально, — вмешивается он.

— Пока ты не решишь, что это не так, — огрызаюсь я в ответ. — Ставки высоки. Для меня больше, чем для тебя. И я не совсем уверена в тебе, что ты не решишь, что я выгляжу лучше на шесть футов под землёй, чем рядом с тобой, когда разозлю тебя в следующий раз.

Я смелее, чем намереваюсь быть, но это правда. Не влечение, не химия и даже не наши вопиющие различия в социальном классе удерживают меня от того, чтобы преследовать любой интерес, который, кажется, есть у Адриана. На самом деле, часть меня — возможно, больше, чем следовало бы — втайне взволнована тем, что Адриана тянет ко мне.

Но я не хочу в конечном итоге умереть.

— У меня нет намерения убивать тебя, — говорит он, закатывая глаза.

— Прямо сейчас.

Он бросает на меня равнодушный взгляд.

— Я уже дважды заставал тебя роющейся в моих вещах, раскрывающей мои самые мрачные секреты. Если я не убил тебя тогда, я не думаю, что тебе нужно беспокоиться о том, что разногласия по поводу планов на ужин выведут меня из себя. — А затем, более мягко, он добавляет: — Не бойся.

Я уже чувствую, что моя решимость слабеет, поэтому быстро переключаюсь.

— То, что ты сделал на уроке ранее… ты вынудил меня. Ты мог бы подождать. Ты мог бы оттащить меня в сторону в любое другое время и изложить свою правоту, но ты предпочел устроить спектакль перед всеми.

Я опускаю ту часть, где мне — на мгновение — понравилось зрелище, внимание и все эти завистливые взгляды, потому что ему не нужно об этом знать.

Его рот кривится, в нем нет ни стыда, ни вины.

— Ну, я никогда не говорил, что я святой. Или выше шантажа. Тебе следует привыкнуть к этому.

— А должна ли я?

— Да. — В его тоне нет места для возражений. — Теперь ты моя.

— Как раз то, чего я всегда хотела, — отвечаю я саркастически. — Отношения, построенные на фундаменте шантажа и секретов.

Он пожимает плечами, его голос понижается до шепота.

— Ну, я думаю, ты также обнаружишь много преимуществ в том, чтобы быть моей.

Я не могу сказать, что светится в его глазах — привязанность или обладание — или что из двух заставляет мой желудок переворачиваться, как блин.

Я просто знаю, что это может закончиться очень, очень плохо.

Глава двадцать первая

Странности начинаются на следующем уроке.

Моя преподавательница и глазом не моргнула, когда я явилась на следующее занятие с опозданием почти на двадцать минут, но она все же спросила, выбрала ли я уже платье для бала в честь Святого Бенедикта.

Очевидно, новость распространилась со скоростью лесного пожара, и я поднялась на новую ступеньку социальной лестницы Лайонсвуда: популярность. Когда посреди биологии я роюсь в своей сумке в отчаянных поисках карандаша, девушка позади меня с улыбкой достает один.

— Держи, Поппи, — щебечет она. — Ты можешь одолжить мой.

— О, спасибо, Молли. Я обязательно верну тебе его до окончания урока.

— Даже не беспокойся об этом, — отмахивается она от меня, а затем наклоняется над своим столом с любопытной улыбкой. — Я когда-нибудь говорила тебе, как сильно мне нравятся твои волосы?

— Я так не думаю.

Ну, я знаю , учитывая, что я впервые разговариваю с Молли. Я знаю ее имя с первого курса — дочь какого-то технического директора и знаменитой балерины — и я почти уверена, что она никогда не смотрела на мои волосы достаточно долго, чтобы составить о них мнение, не говоря уже о том, чтобы различить их цвет.

— Они такие пепельные, — вздыхает она, теребя один из своих каштановых локонов. — Какую фотографию ты показываешь своему стилисту для примера?

— У меня нет стилиста. Это мой естественный цвет.

Ее лицо расплывается в улыбке, обнажая щель между зубами.

— А твои веснушки? Они тоже натуральные?

Я киваю.

Она усмехается и указывает на небольшие коричневые точки на переносице.

— Я так завидую. Я рисую свои. И как только мне исполнится восемнадцать в следующем месяце, я сделаю татуировку в виде них. — Она хватает свой телефон с угла стола. — Ты не возражаешь, если я использую твои в качестве вдохновляющего материала для отправки моему татуировщику?

— Э-э… конечно.

Молли не последняя студентка, которая спрашивает о моих волосах. Или о моих веснушках.

Когда я убираю учебники в шкафчик после последнего урока дня, пронзительный голос из коридора кричит:

— Поппи!

Я не узнаю пару старшеклассниц, которые набрасываются на меня, как стервятники, вооруженные вопросами о моем уходе за кожей, тренировках и макияже. И когда я говорю им, что моя косметика взята из обычного магазина, а не из какого-то роскошного бутика, они не издеваются и не смеются.

Ни разу.

— Ты такая минималистичная, — вздыхает Сэди, или Саффи, или Салли.

— Мне нравится простенькие, девушки — кивает Аделита.

Они