Век перевода (2006) - Евгений Витковский

Кит

К. Й. посвящается

Ты. Тебя я хотела когтямиСнять с небес и упрятать в быту;День разбился, распался частями,Расплескал всю свою доброту.Креп и тоска,Эта рука,Мне на глаза опустила фату.

Ты. Ты, пасущий стада океанаПерьевые, пушные на вид,Превратившиеся в великана,Что в лазурной утробе лежит.Надолбы льда,Тихо водаВниз из серебряных складок бежит.

Та, что ласкала тебя, как нирвана,Та, что тебя обещала беречь,Вызвала пляшущий смерч урагана,В темных пространствах клокочущий меч.Из пены цветы,Цвет пустоты:Душу на вечную муку обречь.

Был ли спокоен и тих, как лагуна?Был ли дыханьем таинственных вод?Неумолимая жила гарпунаТянет сквозь муки тебя на извод!Где-то в волнах,В тех временах,Бродит пустой перевернутый плот.

Король рыб

Что мне в старых именах —Клочья, порванные криком.Лишь один бежит в волнахВ моем смятенье диком.С ним качается беда,И подобно стонуУплывай король — туда,Брось свою корону!

Но ржавым якорем прожглаВязкий грунт корона.Шевелит лещами мгла,Как листами крона.Щука хищно залеглаУ промоин донных.Бродит колюшки иглаВ складках потаенных.

Ну, король, а ну вперед,В салочки, как дети!Я неводом покрою грот,Неводом без сети.Я хочу тебя поймать,Как лоха форели;Будешь с жабами дрематьНа песчаной мели.

Королевством станет плесВ златоносном иле.Намывает рябь волосРакушек к могиле.В глубине, где никого,Где только треск породы,Я оставлю тебя, лишь тебя одного,Над тобою сомкнув мои воды.

ЭЛИЗАБЕТ ЛАНГГЕССЕР{187} (1899–1950)

Правитель: Сатурн

Сатурн — мужлан, его крутые бедраиз злата, грязи, волосатой плоти,двенадцать месяцев — ненастье, вёдро —пекли, секли при полевой работе —крестьянский богкладет итог глумленью и тревогена годовом пороге.

Сидит, молчит, под нёбом сберегаетвкус лука и молочного початка,и пятерня ему напоминает,как был горох стручками замкнут сладко,а что теперь —следы потерь, озимые Церерыс надеждой, но без веры.

Где ягоды шиповника имелибородки, опаленные жарою,мучнисто поспевали шишки хмеля,под мякотью плодов и кожурою —крепчала кость,белела ость — и, погружаясь в дрему,шло семя к чернозему…

Ему казалось это справедливо,он серп вострил, а небеса смотрели,как он сдувает хохолки у жниваи пробует на вкус жерлянок трели,поспел ли злак,и пастернак, как налился по грядам,и плющик горьким ядом.

Так почивал, от всех плодов вкушая,лущил скорлупы, стручья, веял жито,коробочки паслена разрушая,вдыхал умерших запах — ядовитокровь зацвела,вот пятна зла, озноб багровых далий,в кануны сатурналий.

Он болен, на коварство негодуетсвоих детей, которые отца,как сныть и первоцвет, перезимуют,когда себя изгложет до концабог времени,о бремя, дни — глумленья и тревогина годовом пороге.

ИНГЕБОРГ БАХМАН{188} (1926–1973)

Игра сделана

Любимый брат, давай построим плоти поплывем в небесную страну!Любимый брат, нас груз перевернет,вот-вот пойдем ко дну.

Любимый брат, мы чертим на листестрану, которой нет в помине.Будь осторожен, вон на той чертевзлетишь на мине.

Любимый брат, я желаю у черных осинбыть привязанной и кричать,чтобы ты прискакал из смертельных долинменя выручать.

Проснешься в кибитке, проснешься в шатре, как эмир,повсюду песок под ногами,как молоды мы, и как стар этот мир,не измерить годами.

Не дай себя хитрым воронам павлиньим пером обмануть,нужда в простаках и простушкахлишь там, где в обертках отсутствует сутьи пенится видимость в кружках.

Только тот победит, кто для сказочно-ветреных фейпомнит слово, которое снегом порхает.Я признаюсь тебе: на одной из садовых аллейвлажный след от него просыхает.

Гудят наши ноги от многих и многих дорог,но, прыгая, легче терпеть,пока королевич с ключами в устах нас на высокий порогподхватит, и мы станем петь:

Такое прекрасное время — проклюнувшихся семян!Если падали, станем крылаты.На саване бедных по дальнему краю цветы вышивает тимьян,печатью сургучной к письму мои губы прижаты.

Мы спать идем, возлюбленный, окончена игра.На цыпочках. Рубахи ночные раздувает.А папа с мамой говорят, что призраков порас последним нашим вздохом наступает.

ВЛАДИСЛАВ РЕЗВЫЙ{189}

ПЬЕТРУ КАКСАРУ{190} (ум. 1485)

Песнь

О злой судьбе, друзья, внемлите ныне песнопенью.Не знамо ни в былом, ни в вашем поколеньи,Чтоб не прияло сердце власти над собой.Я ввержен им во кладезь с лестницей худой:Взыскуя глубины, схожу по лестнице худойИ подымаюсь, дабы вновь соприкоснуться с глубиной.

Обрушилась стена, что строил я так долго.Безвинны мастера; беды истоки — в мягкой глине.Где камни я искал, там залежь мягкой глины.Обрушилась стена.

Обрушилась стена; просело основанье;Безвинны мастера мои, но всё ж не выстояли камни.Где камни я искал, там залежь мягкой глины.Обрушилась стена, что строил я так долго.Обрушилась стена; ее мне строить снова,Сменить ту землю, где худа основа.Но землю кто сменил, тот сменит и планиду.Пласты земли не однородны с видуБела, черна, красна, желта землица.И оттого растет желанье отстраниться.

ДУН КАРМ{191} (1871–1961)

Бессмертный Рим

Где храм Юпитера? И где домаНаместников, чья власть необорима?Всеобщего забвенья скрыла тьмаБылую мощь — первооснову Рима.

Поэтами, владыками ума,Хвала той мощи и поднесь творима.Бесплодны песнопенья: мощь немаИ под руинами времен незрима.

Но был над прахом Камень утвержден,Тот Камень — Петр, на нем — стопы Христа,Ему покорна череда времен;

И Новый Рим, как никогда прекрасный,Незыблем под защитою Креста —Его устои тлену не подвластны.

РОБЕРТ САУТИ{192} (1774–1843)

Правдивое повествование о епископе Антидии, Папе Римском и Дьяволе

Однажды епископ Антидий,Собравшись закатной поройНа вечерней прохладце молитве предаться,Вышел на берег речной.

А Дьявол задумал в тот вечерПривести в порядок дела,Но в разгаре августа, как назло,Духота в преисподней была.

И, недолго думая, ДьяволК поверхности двинул земной,Чтоб делами заняться на вечерней прохладце,Выйдя на берег речной.

С востока, с запада, с севера, с югаСошлись бесенят мириады:Дабы слух владычественный ублажить,Спешно слетались о том доложить,Сколько зла учинили,Сколько душ полонили,Как служить они радыПовелителю Ада.

И некий чертик, что по деламНа семь годов ускакал,Предстал пред очи князя тьмы,Являя победный оскал.

«Семь лет я провел в неустанных трудах,Завлекая Папу в полон, —И сегодня первосвященникВ смертном грехе уличен».Клеврет умолк — и за Папой долгЗаписал в Книге Дьявола он.

Возликовав, царь ВельзевулТакую рожу сложил,Что весь набор сорока четырехЖелезных зубов обнажил.

Он ушами захлопал, хвостом завилял,Обрадован быв зело,От копыт и рогов до спинных чирьяковНечистого проняло.

Епископ же, всё уяснив сполна,Сомненьями не тяготился:Изловчившись, Дьявола он оседлалИ за рога ухватился.

И прочел епископ «Отче наш»Так быстро, как только сумел,И, косматое темя крестом осенив,«В Вечный Рим доставь!» — повелел.

Помчался Дьявол что было силВ сиянии лунных лучей;Ручались прохожие, что в ту ночьОн не сомкнул очей.

Без узды и седла, без кнута и шпор,Ураганом в сонмище звезд,Низка четок епископских — впереди,Позади — сатанинский хвост.

Ведьмак, на метле поспешавший встречь,Протявкал: «Попутного ветерка!»«Пресвятая Дева!» — Антидий вскричал,Взбрыкнула метла — и долой ведьмака!

И мчался Дьявол на собственный страхБыстрее падучей звезды,И в спешке о хвост кометы спалилЧасть Антидиевой бороды.

Меж рогов полумесяца ониПроследовали вдвоем,И затмение лунное было в ту ночь,Не учтенное календарем.

Епископ, едва отделясь от земли,Стал молитвы по четкам шептать;И у папского ложа явился он,Не успев всю нить перебрать.

Пал на колени Папа пред нимВ ужасе и смущеньи,Немедля покаялся в смертном грехеИ получил отпущенье.

И хор в Раю пребывающих ПапОсанну запел в тот миг;И хор в Аду пребывающих ПапОт досады завыл в тот миг:Умолк нечестивцев победный гул —К ним, нераскаянным, не примкнулПокаявшийся старик.

Но чем свою душу Папа обрекНа муки в адском огне?О, в том и загадка сей повести краткой,Увы, не открытая мне.

Коли есть нужда, отправляйся туда, —Дорогу легко найти:Разношерстный народ день и ночь идетПо этому пути.

В Книге Дьявола ты просмотри все листы —И должок, обозначенный как неоплаченный,Сыщется, может быть.Тогда и загадка сей повести краткойТебя перестанет томить.

АДРИАН РОЛАНД ХОЛСТ{193} (1888–1976)