Век перевода (2006) - Евгений Витковский

Я жив еще…

Я жив еще, хотя им дела нет —Друзьям, оставившим меня, забывшим,Что в одиночку против стольких бедУже в минувшем я, как призрак, в бывшем,Где призраки любви, чаду кошмара,И всё же я живу, в частицах пара

В ничто переходя — в небытие,Как в океан недремлющих, как войны,Снов — сновидений, где лежат на днеОстанки жизни некогда достойной,А те, кого я больше всех любил,Мне дальше всех и холодней могил.

Мне хочется нехоженых дорог,Где женщина не плачет, не смеется,Где я сам-друг с Творцом, где Бог не строг,Где спать легко, как в детстве, удается,Спокойный бестревожный сон инойНиже травы — и небо надо мной.

АЛЕКСЕЙ РАШБА{184}

ГОТФРИД БЕНН{185} (1886–1956)

Кокаин

Прозрение и сладость Я-распадаты даришь мне: гортань воспалена,звучанием неведомого ладав мой темный низ спадает пелена.

Где, выхвачен из материнских ножен,гулял, бряцая сталью, ятаган,опущенный, дубровами обложен,лишенный форм, колышется курган.

За тишью гладь, чуть ряби, да и только —предчувствий выдох, собранный в кулак,минувшим сотрясаемый без толка,стечений созерцатель и мозгляк.

Я взорвано — в отяжелевших водах,развеян жар — мед прорванных запруд,так истекай, стекай — в кровавых родах,в разбитых формах отлитый сосуд.

Большевик

Закат закатов, армии тенейпылящий гейзер, тучные телеги,размашистым вращеньем эмпирейГепта-мерона вялые побегиво все углы и пустоту морей —

За розою ветров чужих Атласоввкруг полюса по азимуту вспять,из плоского звучания саргассовнадутых щек тритонов трубных гласовшироким шагом в трутневую падь —

Всё это степь: в развитии глумясьизвечно ввысь! Подъём! многоязыкабезудых трупов голи, горемыкавсей норостью заглохшего арыкавсей яростью к истомному стремясь.

Good by, Митропа, неофитов племяот поздних берегов летейских грядглумливо омерзительное семяво все рассветы и в речное стремя,моря и ночи с леностью плеяд —

всё вниз и вниз, уходят Стиксом тенивращая тирсы трутневых притвор,темнеет, во главах, на все ступенииз глубины руин кипень сиреникак будто «эй» в ночи и «nevermore».

Ночь

Ночь. От моря до небакрики последних мод,голодно, вместо хлебаопустошений свод.Сумрачные константытуч, а в просветах желто, —всё это — корибанты,апофеоз Ничто.

Осыпь каменной кладки,усыханье морей,вечно остатки,вечно крик Ниобей,на зачумленные очитяжкие веки легли —слышишь фиалку ночив запахах вод и земли.

Сгрудились страны сарматов,голода санный конвой,трупы, язвы стигматов,волчий за Доном вой,с рыб в волосах, со ступнями,мокнущих на юру,смоет весною дождямивызревшую икру.

Щерь от уха до уха,звёзды и ночь дразня,вздутое треснет брюхов свете судного дня;хищник, пламя урона,участь твари любой,рвет материнское лонопуповину с тобой.

О! — Эоны забвенья!маковый сон лугов,прочь Ахеронта теченьесносит дыханье миров,носит летейская пряностьорфический апофеоз,чудную безымянностьгимна роящихся ос.

Волна левкоев

«О ты, гляди: волной левкоев,глаза захлестывает шквал» —ты там снимаешься с устоев,где рану не зарубцевал;последний запах поздней розы,дни снова целят на излет,менад сечения, угрозы,где речь о фабуле идет.

Ум грезит самоутвержденьем,самораскрытием дыша;всё глубже грезы; ослепленьем:само — обман, комплот — душа,забудь себя, лишись устоевтех, на которых мнится дом,тебе несет волна левкоевпредел, расплесканный крутом.

Гнет ветви тяжесть урожая,плодоношения угар,озера бьются, отражаясадов мучительный пожар,и вся лернейская округа,что сеет смерть и с кровью жнет,тогда пойдет под лемех плуга,когда по сердцу тень скользнет!

Йена

«Вот она — Йена, в прелестной долине», —мать посетила тем летом курорти надписала открытку, а нынепочерк знакомый почти уже стерт,стелись из памяти близких уходы,черт графология, лет череда,годы надежд, становления годы,лишь этих слов не забыть никогда.

В оттиске том невысокого классане были краски цветенья видны,с массой включений бумажная масса,горные склоны не так зелены,но если видел поля и овраги,прелесть долины и кровель уют,не нужно офсета, лощеной бумаги,одна только вера, другие поймут.

В слове том выход был найден избыткучувства, руке будто кто диктовал,мать у портье попросила открытку,так вид живописный ее взволновал,всё — выше сказано — близких уходы —касается всех и того не щадит,кто — годы надежд, становления годы —сегодня на город в долине глядит.

Зажатый

Чувством и мышлением зажатыйв этот час, который был твоим,грустью пьяный счастья провожатый —это час, чтобы проститься с ним,

только грусть — триумфы уступаютпораженьям, плачам и венкам,только грусть — как знать, где сбор сыграютотошедшим в прошлое полкам?

Думай как уставшие от тяготспят иные боги и цари,думай о стране, где кровли пагодвыгибают паруса зари,

вспоминай, как мир, без но и если,был накрыт потопом, а потомвспоминай, как мамонты исчезлив тундре между пламенем и льдом,

чувством и мышлением зажатыйлёг в тебе невидимый поток,лишь его мотив летит — крылатый,беспечален, лёгок и далёк.

ГЕРТРУДА КОЛЬМАР{186} (1898–1943)

Моисей в корзинке

Чудо, не случилось ни знаменья, ни виденья.Ни яркой звезды пролетевшей над степью,Ни ангелов с неба сошедших сияющей цепью;Смоквы молчали, не дрогнули мертвые каменья

В могучих и крепких домах Фараона.Только бедная мать в тростниках блуждала,Качая плетеной корзинкой, беззвучно рыдала,Взывала к мирам истуканов, не слышащим стона.

Смягчалось одними лишь розово-фламинговыми облаками,Безжалостно синее небо, раззолоченное светилом.Под босыми ногами хлюпало жирным илом;Язвительно-пестрые змейки свивались клубками.

Отмель, где бог Себек зевая расстелился,Зеленеющей бронзой укрыла броня крокодилья,И бог Тот, расправлявший слежавшиеся крылья,Глазом Ибиса тогда лишь на женщину воззрился,

Когда кровинку свою на берегу положила.Спал младенец, будто бы в лоне укрытый,В крохотной теплой ночи: опьяненный и сытый,На губах молоко дышало еще и жило.

Лягушачьи страдания разливались с избытком,И никто не заметил мимолетно явленной картины:Папирус, перегнувшийся чуть через край корзины,Клекнущий веер сложил и свернулся свитком.

Кит