Миленький ты мой - Мария Метлицкая

– Не любил, – ответила я. – Наверное, так.

Она посмотрела на меня с удивлением.

Говорили и о Бунине – его мы тоже жалели. Но лично я больше жалела его жену Веру Николаевну. Мне тоже всегда ее было жалко. Хотя… Я предположила, что быть женой гения – уже подарок судьбы.

– Вы так думаете? – усмехнулась Лидия Николаевна.

Я пожала плечами. Откуда ей знать про это? Она женой гения не была!

Жизнь наша стала другой. Но ко всему человек привыкает. Плакать она стала все реже, читать мы стали больше и… Почти все время мы разговаривали…

Я пыталась разобраться в своих чувствах. В своих чувствах к ней.

Я ругала себя за излишнюю жалость.

И я чувствовала, что злость моя и моя ненависть почти… исчезли.

Я привязалась к ней? Конечно, я не скучаю по ней – еще чего не хватало! Но…

Я к ней привыкла. И мне ее жалко.

Я многое не понимаю. Но чувствую перемены в себе. И это меня, надо сказать, не огорчает…

Я часто вспоминаю Полину. «Наследство» – это слово приходит мне в голову! Моя Поля – тихая, спокойная, услужливая и верная Поля – послала мне подарок с небес – свою девочку, Лиду.

Она пожалела меня – в который раз пожалела. Она спасла меня – в который раз спасла, моя верная Поля…

А если бы я не пустила ее тогда, мою Лиду? Если бы не поверила ей? Я ведь не из доверчивых…

Я боюсь думать о том, что так привязалась к ней. Она необходима мне как вода и как воздух. Уйдет она, и тут же не будет меня. Нет, я не держусь за свою жалкую жизнь – она давно мне неинтересна. Или все же держусь? Ох, как странно устроен человек… Люблю ли я ее или… Или просто боюсь за себя?

У меня частенько бывали греховные мысли: «А что, если?..» Конечно, как человек одинокий я много думала про свою старость и немощь – это понятно.

Я раньше думала: ну, если что… Я запросто смогу решить этот вопрос – в несколько минут, без размышлений. Решу и исполню, недрогнувшей рукой. Десять таблеток снотворного, скопленного и припрятанного, и… все! Я свободна! Правда, в этом все-таки было одно ужасное «но»: сколько? Сколько я пролежу здесь, в квартире, до того как меня обнаружат?

Вот это было самое ужасное! Три дня, неделя?.. Я размышляла: позвонит Евка. Наберет раз двадцать и… начнет бить тревогу. По крайней мере позвонит в милицию. То есть в полицию – теперь это так называется. Созваниваемся мы с ней теперь раз в три дня – она беспокоится. Значит… я пролежу так совсем недолго.

А если что с Евкой? Господи, что за мысли! Так быть не может, чтобы мы обе и сразу, одновременно. Просто… сделать это нужно, пока Евка жива. И точно не летом.

Мне совсем не было страшно, когда я размышляла над этим. Было немного… тревожно и чуть неприятно. Но точно не страшно.

Потом появилась она, эта Лида. Я думала, что ненадолго. Исполню долг перед Полей и – все, до свиданья! В конце концов, я же не мать Тереза, чтобы оказывать помощь всем страждущим!

Я не думала, что она так задержится здесь, в моей жизни. Я не думала, что она, эта совершенно чужая женщина, станет для меня… Всем. Моими глазами, руками, ногами. Моим поводырем. Нянькой и мамкой.

А те мои мысли… Нет, они не ушли. Совсем не ушли. Но… мне как-то неловко сделать все это при ней! Не в буквальном смысле при ней – в переносном.

Зачем это ей? И как будет ей после всего этого?

Я долго думала. Размышляла. Прикидывала – как и что. И решила.

Я дала себе слово: я встану! Я буду держаться. Я перестану хандрить. Я буду делать все то, что мне скажет доктор. Я буду очень стараться – хотя бы для того, чтобы облегчить жизнь ей, моей Лиде.

Лида очень устала, я это вижу.

Как странно – она совсем не брезгует мною, абсолютно чужой старухой.

Что это? Благородство души? Деревенская закалка? Полины гены?

Да какая разница! Она так преданно служит мне, что… Хотя… слово «служит» здесь уже не подходит… Или я ошибаюсь?

Неужели… она привязалась ко мне? Так же сильно, как я привязалась к ней?

Вспоминаю Евкины слова: привязанность – всегда обуза. Любая – физическая, душевная. Всегда будешь бояться и трепетать.

Будешь бояться потери.

Это так. Теперь я поняла это окончательно. Вернее, поняла в первый раз в жизни! Вот как бывает…

С Евкой я поругалась.

Она все норовит сказать мне гадости про Лиду. Она продолжает сомневаться в ней. Подозревать ее в корысти.

– Не вздумай писать завещание! – талдычит Евка. – Как только напишешь – она тебя грохнет! Отравит или удушит подушкой. Держись до последнего!

А мне смешно! Уж в людях-то я разбираюсь… Лида и корысть… Лида и дурные мысли… Чушь и бред! От одиночества она, моя Евка, совсем тронулась умом. Во всех видит преступников и мошенников. Бедная, бедная Евка! Совсем потеряла веру в людей. Вот что с ней сделала жизнь…

Я подарила Лиде свое кольцо – мое любимое, с сердоликом. То самое, что я купила у той красивой татарки в Крыму. Я видела, что Лида часто смотрит на него. Брать она не хотела. Смущалась? Еще один плюс. Но я настояла. Правда, кольцо она пока так и не носит – говорит, что мало. Нужно расточать, а все некогда.

А я верю, что оно принесет Лиде удачу. К тому же это кольцо подарено ей от души.

А Лида неплохо – и даже очень! – разбирается в литературе. Это открытие удивило меня. Деревенская девочка, странно… Она объяснила: ей сказочно повезло – в деревенской школе был чудесный учитель. Какой-то диссидент, сбежавший от режима. Я к режиму лояльна – лично мне он ничего плохого не сделал. Хотя… Это как посмотреть. Но получила я от него все, что могла.

Лида говорила, что пошла в педагогический именно из-за этого учителя.

Еще она сметлива – это качество присуще деревенскому люду. Ловка и совсем неглупа. Полина была совершенно другой – честной, верной, но… недалекой. Всю жизнь при кастрюлях. Но при всей ее серости и необразованности Поля тоже была неглупа в вопросах житейских.

Хотя общего у них я ничего не вижу – как будто не мать и дочь и не родня вовсе. Разные они очень.

Я переживаю, что Лида прикована ко мне. Она машет рукой: «Ерунда!» А я все равно переживаю. Переживаю, что уйдет. Переживаю, что сидит возле меня.

В старости человек очень меняется – это я замечаю и по себе, и по Евке.

А еще от страха человек меняется. И не всегда в лучшую сторону.

Мне кажется, что человек, прошедший сквозь боль, способен сочувствовать другому человеку.

Я, например, раздражаюсь на Евку, но… очень жалею ее… Уже жалею!

Мы говорим обо всем – о книгах, о фильмах, о живописи. В последнем Лида, правда, слаба. Да и где ей было образовываться?

Говорим и о моде. Но Лида к ней равнодушна. А вот я была заядлой тряпишницей!

Равнодушна Лида и к украшениям, и к духам. Ко всему женскому, в общем.

О себе рассказывает скупо, в подробности не вдается. Обошлась парой фраз: была замужем, развелась. Причину не уточняет. Но я вижу, что говорить ей об этом все еще больно.

Вопрос детей мы не обсуждаем. Кажется, он нас не очень волнует.

Про свою мать Лида тоже говорит коротко. Растила ее бабушка, а про Полинину болезнь и смерть ее, скорее всего, говорить тяжело. Я понимаю.

Конечно, самая большая беда для меня – это смерть моей мамочки. И для нее, для Лиды, разумеется, тоже уход Полины – трагедия.

Лида тепло говорит про свою бабушку – видно, что она ее очень любила. Про деревенскую жизнь – огород, скотину, лес – с неохотой.

Студенчество вспоминает с удовольствием.

А чаще всего замыкается и переводит разговор с себя на другую тему: «Давайте лучше поговорим о вас!»

И я говорю. Рассказала ей про моего Любимого. Про его смерть. Много рассказывала ей про свою семью – маму, брата и любимого папочку…

Про домик в Коломне, про папины сказки. Про войну, эвакуацию, про то, как я тонула в холодном озере и как мама меня спасла.

Про мою жизнь с Краснопевцевым я говорю не много. А что говорить? Столько прожито лет, а вспомнить вот и нечего…

Конечно, рассказываю ей про заграницу. Про наши поездки. Про Рим, Лондон, Париж, Сидней…

Лида слушает с большим интересом и задает много вопросов.

Вот так и проходят наши вечера. Ничего плохого, правда?

И еще… Я жалею ее! И такое чувство испытываю впервые!

Бедная девочка! Одинокая бедная девочка… Как же тебе досталось… Подробностей я не знаю, но… Чувствую это.

Да! Вот уж не ожидала! Совсем. Мы стали… Подругами, что ли? Нет, слово это не совсем здесь корректно. Родней? Ну уж увольте! Так кем же мы стали друг другу?

Как называются люди, волею случая и судьбы прибитые друг к другу случайно или не очень и ставшие, ну… Почти близкими, так? В чем заключается это понятие – «близость»?

Вот как, например, происходит у нас.

Мы можем подолгу с ней разговаривать. Она, к моему великому удивлению, оказалась вполне приятным и интересным собеседником. Вот чудеса! Я-то думала, что эта надутая и важная гусыня вообще не способна замечать какие-то вещи! Такие люди, как правило, видят только себя. Себя в компании, себя в профессии, себя в интерьере.